Читать книгу "Кёсем-султан. Дорога к власти - Ширин Мелек"

– Да, и вот еще что… – добавила Хадидже буднично и задумчиво, как если бы о погоде говорила, – чтобы у тебя уж совсем неподходящих мыслей не возникало. Ну вдруг ты настолько глупа, что… У меня и сейчас длинные руки, а после смерти они станут только длиннее. Так что на твоем месте я бы трижды подумала, надо ли тебе оно. Или же ты хочешь жить долго и счастливо…

Шайтан!!!

Чтобы так говорить и так себя ставить, мало быть просто фавориткой султана, к тому же еще и бывшей фавориткой, даже партии своей толком не имеющей. Подобным образом не может себя вести простая бывшая хасеки, лишенная помощников и покровителей наложница, которую вот-вот понизят в статусе или вообще изгонят из Дар-ас-Саадет. Не может одинокая и не имеющая партии соратников наложница быть настолько спокойной и уверенной в себе!

Сила. Настоящая мощная сила, поддержка влиятельных неизвестных – а оттого только еще более пугающих – вот что стоит за ее презрительной улыбочкой и непоколебимым спокойствием. Сила и покровительство персоны, куда более влиятельной, чем правящий султан Блистательной Порты. А кто в подлунном мире может быть более влиятельным?

Вот то-то же!

Правильно про нее говорят, что с нечистью знается, с теми, что за левым плечом стоят и нашептывают правоверным неподобающие мысли. Шайтан, как есть шайтан!

Она словно в голову к Зулейке залезла! Все вызнала, душу наизнанку вывернула, все потаенные мысли, что тараканами по углам прятались, на свет вытряхнула, иблисово отродье! От такой нельзя даже просто держаться подальше – не спасут никакие самые крепкие стены, никакое расстояние. Такая и из гарема отвергнутых достанет. Да и из могилы, пожалуй, тоже.

Нет, пожалуй, не будет Зулейка ничего Мусе говорить. И вообще никому ничего говорить не будет. Ничего не видела. Ничего не слышала. Просто кормила ребенка в беседке, да и заснула себе.

Глава 15. Алты кулач

«Шесть саженей»: неприятный, а порой и страшный персонаж в театре теней о Карагёзе и Хадживате, распространяющий горе или опасность на шесть саженей вокруг себя

Вызов на ложе султана прозвучал для Хадидже словно гром среди ясного неба. И Хадидже сразу же поняла – это шанс. Возможно, единственный, и уж точно – последний. Единственное, чего Хадидже не поняла, так это своего отношения к происшедшему: обрадовало ее это больше или все-таки ужаснуло?

Подобный вызов был грубым нарушением не только традиций, но и приличия. Насколько же низко нужно пасть, чтобы призывать для любовных утех женщину, удалившуюся от гаремных радостей и развлечений ради того, чтобы в тишине и горести оплакать потерю первенца, единственной материнской отрады? А главное – зачем? В Доме Счастья полно веселых и умелых гедиклис, на все готовых ради халата икбал, выбирай любую и осчастливливай, зачем же тащить на ложе старую, ну ладно, все еще юную, но отвергнутую уже фаворитку, тем более теперь, когда она подурнела от горя и слез? К тому же по дворцу ядовитыми змейками ползали слухи, что не сам малыш упал с разрушенной стены старого замка и свернул себе шею, – да и как бы он сам туда залез, если уж на то пошло? От стены хоть и остались живописные развалины, густо заплетенные виноградом, за плети которого так легко цепляться при подъеме, но это для взрослого человека легко, а для столь малого ребенка препятствие покамест непреодолимое.

После убийства шахзаде Мехмеда по личному приказу султана Османа, его брата, – тут уж никаких тайн и сомнений быть не могло – змейки стали шипеть потише, только вот сделались куда многочисленнее и ядовитее. Нельзя было и шага ступить за пределы покоев, чтобы не наткнуться на одну из них, а то и на целый выводок. Кёсем и не выходила поначалу, трое суток просидела, не говоря ни слова и уставившись мертвым взглядом в одну точку, ее роль на похоронах старшего сына взяла на себя Хадидже. И исполнила с блеском, никто и не заподозрил подмены. Впрочем, тут больше помогли траурные накидки и своего рода полоса отчуждения – к столь грубо и недвусмысленно отстраненной от власти султанше придворные сановники старались не подходить слишком близко, чтобы и самим ненароком не угодить в опалу.

Вопреки мнению обитательниц гарема, уверенных, что запершиеся в покоях бывшей султанши безутешные матери дни и ночи напролет рыдают в обнимку друг с другом, вспоминая своих несчастных сыновей, женщины почти не разговаривали. Кёсем не проронила ни слезинки – а значит, не имела права плакать и Хадидже, лишь изображавшая то, что Кёсем испытывала на самом деле. Ведь ее-то малыш жив и здоров, среди хороших людей и с ним более не случится ничего ужасного. Да, сама Хадидже его больше никогда не увидит и для нее он словно бы умер, но на самом-то деле он жив и будет жить.

А Мехмед мертв. Убит собственным братом, забывшим детскую клятву быть для братьев защитой и не поднимать на них руки.

Да, не видеть, как растет и взрослеет твое дитя, больно, но утешает мысль, что с ним все в полном порядке и что это целиком твоя заслуга, ты все сделала для его безопасности.

А у Кёсем нет даже такого утешения.

Вот она-то как раз осталась верна своей клятве, ни на волос от нее не отступила. И что получилось в итоге? Эта верность стоила ей жизни старшего сына. Она могла его защитить, но тогда пришлось бы нарушить клятву. Детскую клятву, что дали друг другу маленькие девочки, не знающие жизни. Кто может всерьез относиться к таким глупым клятвам, когда речь заходит о безопасности старшего сына? Кёсем.

Кёсем может, да. Вот Хадидже бы точно не стала, ни на миг бы не задумалась – нарушить или нет? Конечно, нарушить, если так надо!

…Очевидно, Осман относился к правилам и клятвам точно так же. Вот и приказал привести себе на ложе безутешную мать, менее трех недель назад похоронившую сына. А может быть, ему просто надоели ничего не умеющие жены. И не мудрено! Он ведь султан, а не бостанджи, чтобы ему нравились бревна в опочивальне!

Весть принес Ахмед, в бытность учеником евнуха отзывавшийся на имя Гиацинт, а ныне воистину «Достойный похвалы» и всеми уважаемый старший смотритель западного крыла. Не послал какого-нибудь расторопного мальчишку, сам пришел, понимая всю необычность и деликатность порученного. С одной стороны – неприлично, да, так никто из султанов никогда не поступал, уважая материнское горе и давая женщине время прийти в себя. Но с другой стороны – кто может оспорить султанский приказ, пусть даже и расходится он со стародавними установлениями? Никто, кроме Аллаха. И уж точно не достойный похвалы и всеми уважаемый старший смотритель западного крыла. Самое большее, что может он, – это самолично доставить султанский приказ осчастливленной избраннице. Своеобразное извинение, не напоказ, но внятное догадливым, ведь покои Кёсем, где нашла пристанище сначала отвергнутая фаворитка со своим маленьким сыном, а потом и безутешная мать, оплакивающая потерю, вовсе не относятся к западному крылу, а значит, и не входят в подведомственную ему территорию.

Ахмед прикрылся маской вежливой бесстрастности, но Хадидже видела его смущение и была благодарна. Не за себя – за Кёсем. Хотела уйти и подготовиться в другом месте, чтобы не осквернять обитель скорби, но Кёсем не пустила ее, сама начав отдавать распоряжения: баня, одежда, наведение красоты и прическа. Привычный ритуал, но столь странный здесь и сейчас… Хадидже постоянно ловила себя на мысли, что все это ей снится.