Читать книгу "Тайна переписки - Валентин Маслюков"

Когда следователь возвратил Сашу в «аквариум», отвел и не поленился собственноручно закрыть за ним дверь, праздные обитатели камеры подсели к Саше с расспросами. Понемногу, непонятно как, они вытянули из него все или почти все, и скоро всплыл неожиданный в своей самоочевидности вопрос:

— Уголовное дело возбудили или нет? Тебя «закрывают»?

Знающие люди живо растолковали Саше, что задержанный, арестованный, подследственный, обвиняемый, подсудимый и заключенный — это все явления сродные, но не тождественные. С определенной долей уверенности Саша мог утверждать про себя только то, что заключенным он пока что не является и в этом смысле его еще не «закрыли». Кажется так. А насчет всего остального определенного мнения он не имел. Представлялось ему, что он находится в положении задержанного, арестованного, подследственного и обвиняемого одновременно, хотя знающие люди настаивали на том, что с точки зрения юридической теории и практики такое предположение выходит за рамки вероятия. Либо так, либо эдак. Либо посадят, либо отпустят. Либо много дадут, либо мало. Но никак не все сразу, не вместе и не одновременно.

Разъяснения знающих людей окончательно Сашу запутали. Уклоняясь от дальнейших дискуссий, он лег на лавку и задумался.

В воображении его всплыла Италия.

Нет, Канарские острова.

Грохочущий накат, пена тяжело ухнувшей и распавшейся на песке волны.

Упрятанный в такого рода «аквариум», где не набралось бы и стакана соленой воды, где не имелось даже водопроводного крана, Саша думал о том, что бескрайний океан, безмерное пространство моря — это соблазн, перед которым трудно устоять… Впрочем, отдаться душевному влечению — это не соблазн, это называется иначе. И, разумеется, Саша не мог поставить себя на место Люды, как не мог поставить себя на место Трескина, он должен — был оставаться на своем месте — на дне «аквариума» с исцарапанными всухую стенами, в то время как они, Люда и Трескин… В то время как они имеют полное право замириться между собой в Италии или на Канарских островах — в зависимости от щедрости и возможностей Трескина. Примирение будет стоить Трескину нескольких тысяч долларов. Где-то так. И может ли Саша, заключенный в четырех стенах «аквариума», в котором отроду воды не видали, навязывать Люде свое представление об океане? Маловероятно, чтобы это ему удалось. Едва ли это была бы посильная для него задача. Во всяком случае, весьма и весьма нелегкая. Так что лучше и не пытаться.

Гран-Канария… Тенерифе… Когда европейцы открыли эти острова, там жили высокие, белокожие, здоровые и счастливые люди, которые умели переговариваться между собой с помощью свиста на расстоянии, помнится, нескольких миль. Такое умение пригодилось бы сейчас Саше, но чего нет, того нет… Или на Азорских островах, где это было? Нет, на Канарских. И они, туземцы Канарских островов, вымерли…

И потом у Люды, надо думать, есть несколько миленьких купальников, которые без пользы пропадают на дне чемодана. Как может Саша поставить себя на место Люды, когда у него нет, никогда не было, и — насколько он может за себя ручаться — никогда не будет нескольких разноцветных купальников, открытых и закрытых, оставлять которые под спудом, без употребления по меньшей мере бесчеловечно?

И будет она босиком… Следы на влажном песке. И как жалко — до слез! — что ни единый из ближних и присных Люды не догадается сообразить, что это Она. Кто поймет, сколько нежности в том, как ступает она по песку?..

На следующий день, когда оголодавший, измученный до раздражительного бесчувствия Саша вознамерился было протестовать и требовать, пришел, наконец, следователь. Саша обрадовался ему, как родному.

— А вы свидетелей допросите, свидетелей, — начал Саша горячиться еще по дороге в кабинет. — Жора вам скажет, и с Людой Арабей поговорите — что тут такого? — поговорите, она вам скажет. Надо же, наконец, и свидетелей допросить!

— Действительно, как это я не догадался? — удивился следователь.

Удивился так чистосердечно, что Саша почувствовал необходимость помолчать. Следователь раскладывал на столе бумаги.

— Значит, вы допросили?

— Поговорил я с девушкой.

— И что?

— Плохо ваше дело.

— Посадите? — упал духом Саша.

— Нет, зачем, сажать не будем. Но ваше дело плохо. Она сверкает глазами.

Замотанный, неулыбчивый следователь глядел удрученно, и Саша вдруг понял, какой это славный парень.

— Вот, — следователь потряс тоненькой папкой. — Уголовное дело о преступной любви Красильникова Александра Геннадьевича к Людочке Арабей! Других забот нету, кроме как разбираться за государственный счет в ваших отношениях… Теперь уж не вы, а я буду оправдываться, где нужно, понимаете?

Саша плохо понимал, но глядел на него во все глаза и преданно.

— Трескин ваш… В общем, уговаривали меня тут. Не сильно, но уговаривали. Отпущу я вас под подписку о невыезде, и будем материалы собирать — допросы, все как положено. Понятно?

— Да! — поспешил согласиться Саша.

— Тогда объясните мне. Объясните, как это можно влюбиться, не имея предмета любви? Тут какая-то прореха в цепи доказательств.

— А! — пылко воскликнул Саша. — Ну! Это я объясню.

— И объясните, — хмуро кивнул следователь.

Саша должен был немного подумать, а подумав, усомнился и спустя минуту-другую сказал:

— Не знаю. Нет, не знаю.

Следователь, похоже, такого результата и ждал — кивнул, не выражая чувств.

— Есть такая книга, Эмиль Золя написал, — снова заговорил Саша, — «Мечта» называется. Так называется: «Мечта». Анжелика ее звали, она мечтала… ждала любви. А того, кого она любила, еще не было. И родители пугались, они подмечали, что девочка со страстью целует себе руки.

— Да… — кисло прервал следователь. — Ну и чем она кончилась, эта ваша «Мечта»?

— Анжелика… она умерла на пороге церкви, во время венчания.

— Вот это так! — кивнул следователь. — Мечта потому и есть мечта, что она чрезмерна для жизни. Не может она в жизнь поместиться. Не помещается мечта в жизни. Вот что может поместиться, — и снова, не меняя устало-хмурого выражения лица, он потряс тоненьким уголовным делом о преступной любви Красильникова Александра Геннадьевича.

37

Когда Саша очутился на улице среди людей, и «аквариум», и следователь, и наручники — все, что было несомненной действительностью в течение долгих и долгих часов, отодвинулось в область призрачных представлений памяти. Невозможно было вообразить, что при другом раскладе обстоятельств он и дальше оставался бы в заключении, стиснутый, задавленный в четырех стенах. Сущим, несомненной действительностью стал для него вопрос — должен ли он увидеться с Людой. Первые часы свободы вопрос этот не стоял еще слишком явно, но уже к вечеру, после утомительных объяснений с родителями, оставшись наедине с собой, Саша пришел к мысли, что видеться с Людой он не должен. На следующий день поутру он проснулся с совершенно иным чувством. Ход мыслей и все основания суждений оставались прежними, без перемены, но заново прослеживая цепочку доводов, каким-то непостижимым образом Саша пришел к противоположному заключению. Примечательно, что и в том, и в другом случае он опирался на ключевое слово «должен». Но если вчера он должен был ради Людиного блага оставить ее в покое, то сегодня точно так же он должен был ее увидеть, чтобы понести наказание. Чтобы встретить ее презрение, выслушать все, что она имеет ему сказать. Он чувствовал, что нуждается в искуплении. Он хочет ее увидеть и принести ей свое униженное смирение — будь что будет!