Читать книгу "Здесь, под небом чужим - Дмитрий Долинин"

– Бежим, – сказал я, схватил ее за руку и потащил прочь мимо умирающего гимназиста.

Тот тщился приподняться на локтях. Дернуло: раненый, помочь! Нет! Мимо! Мелькнуло, исчезло и навсегда врезалось в память его тонкое бледное детское лицо, умоляющие глаза и кровавые пузыри изо рта…

Это лицо до сих пор мне снится, и, когда оно снится, я просыпаюсь в тоске и принимаюсь себя оправдывать, ведь я не мог иначе, рассуждаю я, выхода не было, что мне было делать, но ведь я врач, и я стал убийцей, я убил мальчика, но он хотел убить меня, а я убил его, и каким же иным мог быть выход? А Маша? Могли и ее убить. Или пленить, убив меня. И снова: он хотел убить меня, а я убил его… Убил глупого романтичного юношу, заверченного вместе со всей Россией жаркими и простыми до идиотизма революционными словами… Про убитого мною мужика в солдатской одежде я почему-то почти никогда не вспоминаю…

По неизвестным причинам обе границы были закрыты. Я стремительно вел окаменевшую Машу за руку между людьми и повозками, которые расположились здесь в полном беспорядке. Видно, кто-то пробирался в Россию, кто-то на Украину. Изможденные крестьяне, голодные лошади, некормленые коровы и овцы. На некоторых телегах – истощенные, бледные, слабые дети. Наверное, провели все они здесь немало времени. На нас никто не обращал внимания.

Вдруг Маша приостановилась, тихо охнула и стала тереть рукой свою поясницу.

– Что с вами? – спросил я.

– Тут больно. И тут, – она показала низ живота.

Дело плохо, понял я. Может случиться выкидыш. Такое бывает от сильного волнения, испуга.

– Скорей!

Потащил чуть не бегом Машу к дощатому щелястому немецкому забору, заглянул в щель. В нескольких саженях за забором тянулась колючая проволока. Между проволокой и забором стояли германские часовые в касках и неторопливо прогуливался офицер, наверное, дежурный. Недавние наши враги. Теперь же нам предстояло добиваться их милости. Я торопливо достал мыло, расковырял его перочинным ножиком и достал бумагу, удостоверяющую Машину личность. Передал ее Маше.

– Зовите офицера, быстрее. Сможете? – сказал я.

Маша кивнула. Лицо ее стало совсем бледным.

– Господин офицер, вы не могли бы подойти к забору?! – окликнула она его по-немецки сквозь щель между досками.

Сперва он не услыхал, я постучал по доске, Маша снова позвала. Он оглянулся, подошел. Лицо молодое, симпатичное.

– Счастливый случай, господин офицер, нам удалось перейти большевистскую границу, – заговорила Маша, иногда путая и вспоминая немецкие слова. – Но документов у нас нет. Нет паспорта, нет визы. Со мной муж, он офицер, военный врач. Большевики начали преследовать офицеров. Мы не можем оставаться в России. Ради Бога, позвольте нам пройти.

– Не могу, у меня приказ, – улыбнулся офицер и развел руками.

– Она больна, – выкрикнул я. – Ей нужна срочная помощь! У меня с собой нет ничего, никаких медикаментов!

Маша протолкнула в щель бумагу от шведского посольства. Офицер стал ее читать, лицо его менялось, делалось серьезным, он то и дело поглядывал в нашу сторону. Дочитав, приказал солдатам открыть ворота. Мы вошли, офицер склонился перед Машей в почтительном поклоне и поцеловал ей руку. Ноги ее подкашивались, она стала оседать, я подхватил ее на руки и потащил в сторону немецкого караульного барака…

Так мы обрели свободу, но наше дитя не пришло и никогда не придет в этот мир. Выкидыш. После него Маша уже никогда не могла родить.

Никита Селянин

На этом можно было бы сценарий закончить. Герои избежали пленения и гибели, вырвались на свободу. Однако выкидыш, медицинские подробности, казалось мне, не очень годятся для значащего выразительного финала. Нужна патетическая нота, решил я и вспомнил первое письмо, с которого начал когда-то свои разыскания. Если помните, в нем рассказывается, как осенью того же 1918 года офицеры Добровольческой армии провожали императорскую родственницу, великую княжну Марию Павловну, за пределы России. Повторяю его отрывок:

«…Нам даже выделили отдельный вагон, и мы поехали, несмотря на жар, который у меня все усиливался. Нужно было поспешать, потому что, кроме большевиков, где-то близко наступал Петлюра, авантюрист и злодей, ничуть не лучше большевиков. Его разбойники жгли все на своем пути, мучили и убивали. В Раздельной мы остановились, потому что в паровозе кончилась вода, но тут же выяснилось, что водопровод на станции не действует, ехать дальше невозможно. Но опять счастливо вмешались предрассудки – явился молодой полковник и сказал, что отцепит паровоз от своего эшелона и уступит его нам, да еще даст нам охрану до границы. Я протестовала, не желая отрывать их от военных дел, ибо Петлюра был действительно рядом. Полковник настаивал, и я вынужденно согласилась. Офицеры с пулеметами забрались на паровоз, двое остались охранять вагонные двери. Полковник поцеловал мне руку и спрыгнул с подножки. Мы поехали. Я стала у окна, тут все военные, что толпились на перроне, меня заметили, взяли стойку смирно и отдали мне честь. Я бросилась на заднюю площадку нашего вагона, без пальто, без шляпы, я задыхалась, из глаз лились слезы, я махала им рукой, что-то кричала и видела, как они все сняли фуражки, глядя мне вслед.

Потом их фигуры слились в одно серое пятно. Так я навсегда попрощалась с Россией…»

Сценарий был готов. Я отдал текст Наде. Она попросила разрешения кое-что по мелочам поправить, я согласился. Тут вдруг у Яна наметилась выставка в небольшой галерее, и он придумал совместить живопись с моими фотографиями. В одном зале – картины, в соседнем – фото. Я обрадовался: мои работы каким-то образом перекликаются с его картинами, и, главное, у меня снова появилось интересное занятие, настоящий подарок судьбы: отбирать фотографии, оформлять, развешивать.

После вернисажа теплым майским вечером мы возвращались домой слегка пьяные, перешли по мосту Фонтанку, свернули на Садовую, прошли через Михайловский сад и вышли к Спасу на Крови. Вдоль дуги садовой ограды, огибающей храм, расположились сомнительные торговцы живым товаром. В их корзинках и картонных коробках спали, возились и пищали щенки и котята. Вдруг некое микроскопическое существо выскочило из какой-то коробки и, задрав хвост, помчалось наутек.

– Тютя! Тютя! Тютя! – кричала испитая грузная тетка и торопилась следом.

В три прыжка Ян опередил ее и завладел существом. Расплатился с теткой и посадил существо мне на грудь.

– Подарок, – сказал он.

Меховое существо дрожало и громко вопило.

– Да зачем мне? – возражал я. – Что я с ним буду делать? Не было у меня котов никогда.

– Теперь будут, – сказал Ян. – Один, по крайней мере.

Заглянул котенку под хвост.

– Это девочка.

Каждые полсекунды существо это не переставало громко и отчаянно что-то выкрикивать, наверное, звало на помощь свою кошачью мамашу.

На углу Невского и канала мы расставались. Надя с Яном спускались в метро, а мне нужно было идти пешком до дому. Остановились прощаться. Существо вопило, народ оглядывался и ухмылялся.