Читать книгу "Спасение красавицы - Энн Райс"

Гарет между тем добыл немного масла из случившегося под рукой глиняного горшочка и старательно натер мне мошонку, приговаривая под нос: «Чтобы яйца блестели», затем с не меньшим усердием умастил и член, особенно наведя блеск на головку. Я едва перенес эту невероятно возбуждающую процедуру, чувствуя прокатывающийся по всему телу озноб, и даже попытался увернуться от его руки, когда он, рассмеявшись, щипнул меня за седалище.

— Когда же наконец прекратятся эти слезы? — шепнул он мне, припав губами к самому моему уху. — Знаешь, когда тебе захочется поплакать, пожуй удила. Вгрызись покрепче да пожуй — полегчает. Разве не приятно держать зубами эту мягчайшую кожу? Коням обычно нравится.

Я последовал его совету. Грум оказался прав: меня и впрямь немного отпустило. Плотный кожаный валик во рту был приятен на вкус и казался достаточно прочным, чтобы выдержать долгое и яростное жевание.

Не поворачиваясь, я краем глаза наблюдал, как конюх натирает маслом и Тристана, думая при этом: «Вот сейчас в любой момент нас выведут на дорогу. В этой нелепой упряжке мы зашагаем по улицам, и такими нас увидят сотни людей… Если, конечно, удосужатся на нас взглянуть… Если вообще заметят…»

Гарет вновь развернулся ко мне. Теперь он прицепил к моему бодрому петушку черную кожаную петельку, с которой свисал маленький медный колокольчик, при каждом малейшем движении издававший низкий дребезжащий звук. Невыносимый кошмар и унижение, причем от такой маленькой незатейливой штучки.

Тут память подбросила мне воспоминания об изящных украшениях, которыми снабжали невольников во дворце у султана. Я вспомнил самоцветы, золото, яркие и пестрые ковры, расстеленные в саду на мягкой зеленой траве, тонкие кожаные наручники… И слезы вновь неудержимым потоком покатились по лицу. Хотя это отнюдь не означало, что я жаждал оказаться там вновь, просто столь разительная перемена обстановки чрезвычайно обостряла впечатления.

Тристана, как и меня, снабдили колокольчиком, и теперь мало-мальское шевеление наших крепышей вызывало ужасающее звяканье. И я прекрасно понимал, что мы вскоре ко всему этому привыкнем! И месяца не пройдет, как все станет казаться вполне естественным.

Я заметил, как Гарет снял с крюка на стене плеть на длинной рукояти, с какой я прежде еще не был знаком. Она представляла собой пучок жестких, но в то же время гибких кожаных полосок — этакий вариант «кошки-девятихвостки». Немедля конюх на совесть отделал ею нас обоих.

От этой плетки не жгло кожу, как от ремня, однако полоски были достаточно тяжелыми и длинными и при каждом ударе широко захватывали плоть. Они ласкали обнаженную кожу, в то же время жаля, коля и царапая бесчисленными «языками».

Наконец Гарет снова прихватил в руку поводья и решительно погнал нас к воротам. У меня душа ушла в пятки. С замирающим сердцем я устремил взгляд вдоль широкой дороги к высившейся вдалеке городской стене. Там, наверху, чернеющими на фоне ясного неба силуэтами лениво бродили взад-вперед дозорные. Вот один из них остановился и приветственно помахал Гарету, тот взмахнул рукой в ответ.

Экипаж появился с южной стороны городка, причем, с позволения сказать, на всех рысях. Влекли его восемь «скакунов», все, как и мы с Тристаном, взнузданные и при полном снаряжении. Я глядел на них, застыв оцепенело.

— Видишь? — кивнул на упряжку Гарет, и я, как мог, яростнее тряхнул согласно головой. — Теперь запомни: когда ты шагаешь по улицам, то должен выглядеть именно так. Ты принадлежишь всем тем, кто на тебя смотрит, и должен им соответствовать. Выступай гордо, с достоинством! Я могу спустить вам кое-какие оплошности, но слабость духа к ним точно не относится.

Мимо нас довольно быстро прокатили, громыхая по камням, еще две коляски. Тащившие ее рабы с горделивым видом громко процокали передо мной подковами, оставив меня в состоянии окаменелого изумления.

И целый год мы будем этим заниматься?! На целый год это станет всей нашей жизнью. И вот-вот, в ближайшие мгновения, нас ждет первое мучительное испытание, причем совсем не шуточное.

Меня вновь кинуло в слезы, однако, подавив всхлипы, я стиснул зубами удила, наслаждаясь, как и предсказывал Гарет, этим ощущением. И, заиграв мускулами, я даже получил удовольствие от туго натянутой сбруи, дававшей уверенность, что я достаточно надежно связан и даже при всем желании не смогу взбунтоваться.

Довольно скоро к воротам конюшни пригромыхала тяжело груженная повозка мэра, загородив собою всю дорогу. Она была доверху завалена рулонами холста, мебелью и прочим скарбом, вероятно, только что купленным на рынке для загородного имения мэра. Еще несколько конюхов споро выпрягли из повозки шестерых грязных и взлохмаченных «коньков». Из стойл вывели четверых свежих «скакунов» и быстро их снарядили, поставив попарно. Нам с Тристаном оставалось только ждать.

Интересно, испытывал ли я когда-нибудь такое напряженное ожидание кошмара, такое ощущение ужаса и собственного бессилия? Разумеется, подобное настигало меня тысячу раз: но что из того? Опыт прошлого не мог мне помочь, я находился на острой кромке настоящего.

Гарет положил ладонь мне на плечо. Еще один конюх вызвался ему помочь. Нас с Тристаном с торопливой небрежностью воткнули в хвост упряжки, позади второй пары «коньков». Тут же по запястьям скользнули кожаные ремешки, привязывая их к кольцу на фаллосе. Сзади подняли поводья.

И не успел я примериться к новому состоянию, собраться как-то с духом — поводья резко натянулись, сбруя напряглась, фаллос, дернувшись, чуть не свалил меня с ног, и вся упряжка неожиданно резвым галопом рванула по дороге.

Ни секунды, чтобы просить о снисхождении, о передышке, о последнем напутственном прикосновении Гарета! Мгновение — и мы уже, лихо вскидывая колени, неслись что было сил по булыжной мостовой, вливаясь в общий суматошный дорожный поток, постигая его с ужасом и нехорошими опасениями. И в эти-то мучительные минуты я понял, что все нацепленные на меня поводья, удила, фаллос, подкованные сапожки мало что имеют общего со всеми причиндалами, которыми меня когда-либо уснащали. Здесь все снаряжение имело исключительно полезное предназначение! Они вовсе не призваны были истязать нас, подвергать еще большему унижению, делать нас более податливыми для чьего-то услаждения. Они были придуманы только для того, чтобы быстрее и легче катать под дорогам экипажи. Здесь мы были, как говаривала королева, всего лишь «ездовыми лошадками».

Уж не знаю, было ли для нас большим или меньшим унижением то, что нами так рационально пользовались, что наши рабские склонности так умно были направлены в полезное русло. Трудно сказать. Знаю только, что, когда мы с громким цокотом помчались посреди дороги, я аж взмок от стыда, и с каждым шагом это состояние позора лишь усиливалось. Хотя я и чувствовал, как и всегда в самый разгар экзекуции: вот-вот я обрету покорную безмятежность, словно выберусь на тихий островок посреди всеобщего сумасшествия, где и смогу всем своим существом предаться наказанию.

Ремень в руках правившего нами возничего с громкими щелчками прохаживался по моим ногам. Бегущие впереди «пони» просто обескураживали меня своим видом: их пушистые черные хвосты мерно раскачивались и подскакивали под покрасневшими задами, ноги ритмично топали по мостовой, откинутые на плечи волосы блестели на солнце.