Читать книгу "На Лесном озере - Тим О'Брайен"

Симпатические чернила

Монеты на проволочках

Подставка-«сервант»

«Летающая стеклянная ваза»

«Дар волхвов» (книга)

Отчет комиссии Пирса (книга)

После смерти отца он массу времени проводил у меня в магазине… Я даже думаю, он слегка был ко мне неравнодушен. Прозвище для меня придумал – Морковная дама, – вроде как я что-то для него значила.

Сандра Карра («Магическая студия» Карра)

Под конец Джона никакая магия не могла выручить. Пресса как накинется – всё, считай, крышка. Он это понимал. Одни пакостные эти заголовочки святого вышибут из политики в два счета. Миннесота – не такое место, где скажешь, мол, сожалею, ребята, – и тебя простили. Тут лютеране сплошные.

Энтони Л. (Тони) Карбо

Все Джон да Джон! Спятить можно. Да проснитесь же наконец. Я замучилась повторять: у Кэти были свои беды, своя история, своя собственная жизнь, черт возьми!

Патриция С.Гуд

Очень многие [жены политиков] чувствуют себя здесь [в Вашингтоне] несчастными. Лишенные своей собственной жизни, они спрашивают себя: «Кто я такая? Просто чья-то жена? Или все-таки нечто большее?»

Арвонп Фрейзер, жена бывшего конгрессмена Дона Фрейзера

Пат [Никсон] вводила в заблуждение тех, кто не знал се близко, тщательно скрывая, что почти все тут ей ненавистно… Политика была для Пат проклятием… она сделала это кристально ясным для всех, с кем была дружна и кому доверяла.

Лестер Дэвид. «Одинокая дама из Сан-Клементе»

[После своей отставки] Никсон впал в глубокую депрессию. Он часами сидел в своем кабинете, не мог или не хотел двигаться, почти ничего не ел. Он страдал жестокой бессонницей… Можно предположить, что если бы не постоянное внимание и забота Пат Никсон в тяжкое время его жизни, начиная с августа и кончая периодом после Дня благодарения, Ричард Никсон мог перейти грань, отделявшую его от полного душевного расстройства. Он был от нее близко. Он сам признаёт, что опускался «в глубины».

Лестер Дэвид. «Одинокая дама из Сан-Клементе»

Взять, скажем, Ватерлоо. Как Наполеон тогда себя чувствовал. Жизнь кончена, ты мертвец.

Энтони Л. (Тони) Карбо

Психотерапевты часто имеют дело со стыдом, который люди подавляют в себе, загоняют внутрь, не чувствуют … Но в потенции стыд все равно существует, и нередко такой сильный, что человек ведет себя как если бы у него была изуродована одна из частей тела и ему приходилось скрывать это уродство от себя и других

Роберт Кейрен. «Стыд»

Поставим вопрос ребром: возможно ли, что Никсон лгал относительно степени своего участия в сокрытии обстоятельств уотергейтского дела не только стране но и жене, и другим членам семьи?

Лестер Дэвид. «Одинокая дама из Сан-Клементе»

Кудесник еще какой-то. Все себе имен напридумывали, охренеть можно. Сам-то он хоть знал, кто он такой на самом деле?

Винсент Р. (Винни) Пирсон

Джону каких только прозвищ не давали. Отец, помню, называл его то малолетним Мерлином, то юным Гудини, а то еще Джонни-студнем – было и такое Может, Джон к этому привык. Может, он чувствовал… может, ему легче было под именем Кудесника. Хочется так думать.

Элеонора КУэйд

Взяв другое имя… не до конца сформировавшаяся личность надеется вступить в более динамичные, хоть и необязательно более глубокие отношения как с внешним миром, так и со своей «подлинной душой», с обнаженным «я».

Джастин Каппан, «Обнаженное „я“ и другие проблемы»

В его [Б. Травена[32] желании, умирая, исчезнуть без следа, вернуться к простейшим элементам, из которых он возник, отразилось пронизавшее всю его жизнь стремление к анонимности, к растворению в толпе без всякого имени или под вымышленным именем – так, чтобы навсегда утратить свое подлинное лицо. Жизнь под псевдонимом есть жизнь мертвеца, жизнь несуществующего человека.

Карл СТутке. «Б.Травен: легенды и жизнь»

Бросьте вы это дело. Тут безнадежно. Никто никогда не узнает.

Патриция С.Гуд

Я уже все, что могла, сказала. Не пора ли с этим кончить? Я старая женщина. А вы все спрашиваете, спрашиваете почему-то.[33]

Элеонора К.Уэйд

26О природе тьмы

Они все были очень молодые. Колли было двадцать четыре, Цувасу девятнадцать, Тинбиллу восемнадцать, Кудеснику двадцать три, Конти двадцать один – все молодые, напуганные, постоянно плутающие. Война была лабиринтом. Первые месяцы после Тхуангиен они шатались взад-вперед без всякого смысла и толка, обшаривали деревни, устраивали засады, несли потери – в общем, делали, что от них требовалось, потому что ничего другого сделать было нельзя. Дни были тяжкими, ночи – невыносимыми. На закате, выкопав свои ямы, они сидели кучками, смотрели в рисовые поля и ждали, когда совсем стемнеет. Тьма была их проклятием. Она была их будущим. Они старались про нее не говорить, но иной раз кто-то не выдерживал. Тинбилл говорил про мух. Цувас – про запах. Их слова вдруг как будто относило куда-то вдаль, а потом они возвращались из колеблемых ветром полей. Отчасти это было просто эхо. Но внутри эха им чудился звук словно бы и вовсе не от их голосов – то ли плач, то ли надгробное пение, что-то мелодичное и скорбное. Они замолкали, вслушиваясь, но звук тут же исчезал, смешивался с ночью. Вокруг раздавались шорохи –одно они видели, другого не видели, – и все это было в природе тьмы.