Читать книгу "Нежный bar - Дж. Р. Морингер"

Я пришел к выводу, что в аудитории я не на своем месте. А вот в баре чувствовал себя своим. Когда мы с однокурсниками вместе ходили куда-нибудь выпить, я видел, как расту в их глазах. Хотя меня и приняли в Йель, признание однокурсников было эфемерным — я ощущал его лишь тогда, когда мы с моими новыми друзьями пили коктейли.

Однако, в отличие от «Пабликанов», в барах Нью-Хейвена приходилось платить за выпивку. Мне срочно нужен был источник дохода, иначе я мог потерять новых друзей так же быстро, как и приобрел, и эта мысль пугала меня больше, чем перспектива отчисления. Я думал устроиться на работу в один из ресторанов, но платили там не очень хорошо, к тому же мне не хотелось надевать на себя так называемый «бумажный колпак бедности». Я подавал заявления на работу в библиотеки, но эти вакансии были самыми популярными и сразу же заполнялись. Потом меня осенило, и я открыл свое дело — прачечную. (Я все еще помнил, как бабушка учила меня обращаться с паровым утюгом.) Я сообщил всем, что в студенческом городке открывается новое предприятие, предлагающее обслуживание в тот же день по цене всего пятьдесят центов за рубашку. Я чуть было не назвал свой бизнес «прачечная Морингера „За воротник“», но друг благоразумно мне отсоветовал.

Спрос был огромный. Ребята приносили большущие, как у Санта-Клауса, мешки, набитые рубашками, и вскоре я по несколько часов в день проводил за глажкой. Это было достаточно тяжелым трудом за маленькие деньги, но иначе я бы потерял друзей, сидя в четырех стенах, пока они шляются по клубам и барам, а этого я допустить не мог.

Моим лучшим клиентом был Байяр, второкурсник, чье превосходство надо мной во всех отношениях ярко выражалось в его шикарном имени. Я слышал только еще об одном человеке с таким именем, о Байяре Свопе, усадьба которого стала прототипом роскошного особняка в «Великом Гэтсби». Йельский Байяр, высокий хладнокровный блондин, играл в поло, имел собственный смокинг, и поговаривали, что род его происходит от гугенотов. Он поступил в Йель, закончив одну из известных подготовительных школ, и одевался так, будто сошел с эскизов Ральфа Лорена. У Байяра была немыслимая коллекция рубашек — пейсли, из черного сукна, в яркую полоску, на пуговицах, с отложными воротничками, шелковые, — и, похоже, по две рубашки каждого фасона, будто он собирался отправить в плавание Ноев ковчег из одежды. Еще у него имелось несколько белых нарядных рубашек с английскими воротничками и тонкие, как бумага, французские рубашки с манжетами, каждая из которых была настоящим произведением искусства. Когда он приносил рубашки в мою комнату, то раскладывал их на кровати, и мы оба в восхищении разглядывали их. «Мне грустно, — сказал я, — потому что никогда раньше я не видел таких… таких красивых рубашек». Я надеялся, что он узнает цитату из «Великого Гэтсби». Но он не узнал.

Я пообещал Байяру, что выстираю и поглажу его рубашки за два дня, но время пролетело незаметно. Мне нужно было писать курсовые, ходить в бары, и к концу недели, когда Байяр понял, что ему нечего надеть, он обиделся. Ему нечего было надеть. Он оставил мне через моих соседей по комнате четыре сообщения, каждое более сердитое, чем предыдущее, но я не отвечал на его звонки. Я пообещал себе встать на рассвете и выполнить его заказ. Между тем наступил вечер пятницы. Мои друзья собирались в баре недалеко от студенческого городка. Поставив диск Синатры на стерео, я стоял возле своего шкафа с одеждой. Я перебрал все свои джинсы и рубашки «Бадз Изод» бесчисленное количество раз. Если бы только мне было что надеть! И тут мой взгляд упал на мешок с грязной одеждой Байяра. Я все равно собирался стирать его рубашки утром — так за чем же дело стало? Я погладил светло-розовую рубашку на пуговицах и надел ее.

Стояла осень. В Йеле всегда была осень, будто осень изобрели в одной из йельских лабораторий, а она оттуда сбежала. Воздух был опьяняюще-бодрящим, как лосьон после бритья на щеках, и я сказал приятелям, что нам стоит выпить джину, цитируя теорию дяди Чарли о том, что у каждого времени года своя отрава. Замечательная идея, сказали приятели. После двух бокалов мы опьянели. И проголодались. Мы заказали бифштексы и еще мартини, и когда принесли счет, мне стало нехорошо. Я просадил двухнедельную выручку от стирки за три часа.

Мы направились на вечеринку к кому-то домой за пределами студенческого городка. Когда мы подъехали, студенты танцевали на лужайке и на крыльце. Мы прошли через главный вход в танцующую толпу. Я подошел к Джедду Редуксу, который курил, прислонившись к стене. Я спросил, не будет ли у него сигареты. Из нагрудного кармана своего супермодного блейзера он вытащил пачку «Вантидж». Глаз быка на пачке и пустой внутри фильтр. Каждая сигарета выглядела как гильза для винтовки. Я представился. Его звали Дейв. Он сказал, что ему нужно еще выпить. Как щенок, я пошел вслед за ним на кухню, и когда мы пробирались сквозь толпу, нос к носу столкнулся с Байяром.

— Вот ты где, — сказал Байяр.

— Приве-е-ет.

— Мне нужны мои рубашки, чувак.

На нем была мятая фланелевая фуфайка, какие обычно носил я.

— Это моя… рубашка? — Он был поражен.

— Вы тут сами разбирайтесь, — сказал Джедд Редукс, отходя от нас.

Я начал объяснять, но Байяр остановил меня. С легкой сочувственной улыбкой он сделал шаг в сторону и прошел мимо меня, преподав мне короткий и запоминающийся урок.

Я вернулся в комнату и не ложился всю ночь, стирая и гладя рубашки Байяра. На рассвете, крахмаля последнюю из его рубашек, я дал себе целый ряд обещаний.

Я никогда больше не буду пить.

Я научусь курить «Вантидж».

Я извинюсь перед Байяром и потом буду избегать его все оставшееся время учебы в Йеле.

Я буду стараться, опять буду стараться.

Она стояла с моим другом, похоже, встречалась с ним. У нее были густые светлые волосы, миндалевидные карие глаза и изысканный носик — идеальный равнобедренный треугольник в центре овального личика. В ее лице было столько совершенства, столько симметрии, что я поступил так, как учил нас делать профессор истории искусств, когда мы рассматривали портреты великих художников. Я разделил ее лицо на секции. Сначала пухлые губы. Затем белые зубы. Затем высокие скулы и изысканный нос. И, наконец, эти карие глаза, добрые и презрительные одновременно, будто она готова и полюбить вас, и возненавидеть — в зависимости от того, что вы скажете дальше.

— Сидни, — представилась она, протягивая руку.

— Джей Ар, — произнес я.

Она не носила общепринятую форму студентов Йеля — трикотажные фуфайки, рваные джинсы и кроссовки. Вместо этого на ее точеной фигурке идеально сидели черные шерстяные брюки, серая кашемировая водолазка и короткое кожаное пальто. Попка у нее была высокая, как у фигуристки. Глаз не отведешь!

— Ну, разве тебе не нравится этот курс? — спросила она. — Разве он не потрясающий?

— Не очень, — со смехом ответил я.

— Тогда зачем ты на него записался?

— Я подумываю о юридическом факультете.