Читать книгу "Господи, сделай так... - Наум Ним"

Тимку этот новый лихорадочный Лева сильно насторожил.

— “Ревизор” этот — Пушкин написал?

— Написал Гоголь, а Пушкин подсказал.

— Ну, все правильно — я же помню, что без Пушкина не обошлось.

— Только это все про давнюю жизнь, а мы сделаем современную постановку. Злободневную. Представь — появляется на полигоне незнакомец. Понимаешь? Погоны… все при нем, а кто такой — неизвестно. Тем более он — в противогазе…

— Стоп, — остановил Тимка раздухарившегося напарника. — Никаких противогазов. Ничего злободневного. От твоих выдумок мы сами окажемся на полигоне и в противогазах. Лучше давай делай из давней жизни, как там у Пушкина и прописано.

“Ну и долбодоб”, — подумал Лева о доставшемся ему начальнике. Однако тут ему было не общежитие театрального училища, и главный тут — Тимка. Пришлось неугомонный зуд злободневной сатиры оставить на лучшие времена.

Лева готовил для завклубом список необходимого реквизита и материалов, придумывал для Тимкиной кисти оригинальные декорации, а Тимка читал “Ревизора”. С некоторым недоверчивым удивлением Тимка обнаружил, что Гоголь вполне себе хороший писатель и пьеску сбацал очень даже ничего…

— А как же с приказом полкана? — спросил Тимка

— Каким приказом? — не сразу врубился Лева.

— Чтобы в спектакле играли все офицерские жёнки.

— Не важно. Сделаем хороший спектакль, и нам это упущение простят.

— Ты уж не дури, — не согласился Тимка. — Кроме того, я бы и сам был очень не против чего-нибудь с ними порепетировать… А ты — против?

— В общем, нет… Как-то не подумал.

— Подумай и придумай. Приказ — это святое…

И Лева придумал. Идея была сногсшибательная. Лева ввел новыми героями классической пьесы жен всех представленных там уездных чиновников, а для помещиков Бобчинско-Добчинских — жен с их сестрами и тетушками. На взгляд Левы, пьеса от этого только выиграла. Слов для вновь появившихся персонажей Лева почти не писал, и главным для них было перебивать мужей капризными просьбами типа “Дайте я скажу”. По этой причине Леве не удалось испортить гоголевское творение, и более того — оригинальности придуманной Левой интерпретации могли бы позавидовать все еще уцелевшие столичные мейерхольды. Пожалуй, зря с этим способным студентом обошлись столь сурово, лишив отечественную сцену многих удачных необыкновенностей.

Конечно же актеры играли по-самодеятельному — и актеры из солдат, исполняющие мужские роли, набранные Тимкой в казарме, и актрисы из офицерских жен, доставленные завклубом на сцену в заказанном Левой количестве и по утвержденному в штабе гарнизона списку. Но в некоторых сценках Леве удавалось преодолеть их зажатость, и происходило все-таки то самое чудо, ради которого все еще и существуют и сама сцена, и одержимые ею люди. А когда из-за кулис выкатывался гомонящий ком семейств Бобчинско-Добчинских или когда после просьбы сообщить государю, что там-то и там-то проживает такой вот Бобчинский, вступала супруга помещика, оттесняя мужа в сторонку и надиктовывая Хлестакову нелепый список бытовых нужд, который непременно следует довести до сведения государя императора, — тут уж, наверное, и сам Гоголь из нынешнего своего далека одобрительно похмыкивал в свою длинную носяру, как это делал и Лева в свою — еще более длинную.

Но такие изыски могли бы в полной степени оценить только столичные театралы, а отнюдь не гарнизонное офицерство. Исключительно для него Лева добавил в представление еще и оглушительный канкан, в котором не предусмотренные классиком дамы вместе с дочкой и женой градоначальника могли от души показать все, на что они были способны. Канканчик прошел на бис.

До Тимкиного дембеля обновленный Левой “Ревизор” выдержал семь постановок в гарнизоне и две — в областном Доме офицеров. Отцы-командиры были в восторге, для поддержания которого Лева добавил в действие второй канканчик, которым, собственно, все действие и завершалось.

Тимку с Левой конечно же радовал и этот успех, и одобрительное начальственное нунуканье, позволявшее почти полностью отойти от страхов казармы и противогазов, но куда больше им нравилось созданное ими закулисье, в котором проходили репетиции спектакля. Там царила атмосфера безревностной любви и взаимовыручки, полностью исключавшая то завистливое негодование, которого справедливо опасался Тимка в бывших ранее репетициях конкурса красоты. Видимо, тот самый будоражащий запах театрального грима, костюмов и реквизита из нашей юности и поселкового Дома культуры действовал во все времена и повсеместно, создавая особую ауру притяжения для попавших туда тел. Это радостное притяжение никто из участников не желал бы разрушить, и поэтому все были надежно повязаны одной общей тайной.

— Сюда бы еще несколько ящиков шампанского, — возмечтал Левка.

— Это же — пустая газировка.

— Лапоть. Сухое шампанское, особенно с утречка после такой расслабухи — мечта…

— Еще напьемся, — пообещал Тимка.

Тимкина тайна в основном была скована с тайной Оксаны — супруги начальствующего в гарнизоне полковника. Это была неистребимая дань извечному воинскому ранжиру — главному в мероприятии мужчине полагалась в пару главная женщина. Оксана своими соблазнительными формами только ненамного превосходила остальных гарнизонных блондинок, и Тимку это совсем не смущало. Смущало другое. Стоило только Тимке обнять эту роскошную даму, и все ее выпирающие и обворожительно упругие части сразу же превращались в крепкие твердые утюги. Она была полностью набита этими утюгами, и Тимка никак не мог справиться с неожиданным препятствием. Наверное, полкан-воевода ежевечерне командовал супруге “ложись”, а тут же следом — “смирно”. Так и приучил. Но не все хорошее полковнику хорошо и рядовому. Тимка запаниковал.

Но сладилось и это, причем самым невероятным образом. Однажды Тимка приготовился привычно пристроиться между треклятыми утюгами, но — утюгов не было. Вместо них, как и должно, Тимку приняли сладостные упругости. За фанерной декорацией Лева бубнил свои бесконечные стихи (а может, и не свои, а чьи-то чужие). Пришедший в норму Тимка воспарил, но в самый неподходящий момент снова долбанулся об утюг. Лева молчал.

Тимка моментально накнокал невозможную связь, даже и не думая, что именно так сказочно действует на Оксану — сами стихи или гнусавый Левкин пробормот.

— Левка! Зараза! Читай еще!..

— Что читать? — высунулся из-за декорации Лева и тут же шмыгнул обратно.

— Что хочешь… Стихи… Любые…

Так все и наладилось, и даже Левка почти привык быть третьим невидимкой в Тимкиных с Оксаной радостях. А однажды и Оксана перестала притворяться, будто ничего не знает о присутствующем рядом Левке.

— Иди сюда, носатик, — позвала она его. — я тебя поцелую. Ну иди же — не бойся…

С тех пор Тимка перестал совсем уж пренебрежительно относиться к стихам и стихоплетам, предполагая, что и из этого занятия возможна миру какая-нибудь польза, если оно способно производить такие вот наглядные чудеса.