Читать книгу "Тайная любовь княгини - Евгений Сухов"

— Спасибо, матушка, — низко поклонился потрясенный удельный князь.

Уже за дверью Андрей Иванович услышал, как Елена Васильевна вопрошала у малолетнего самодержца:

— Что должен делать государь-батюшка с изменниками?

— Наказывать, матушка, — со знанием дела пропищал Иван Васильевич.

— И как же ты их будешь наказывать, государь?

— Вот так! Вот так!

Послышались частые шлепки, и Андрей Иванович представил себе, как державный младенец что есть духу колотит по пухлому заду девку, на свой грех подвернувшуюся под его горячую государеву руку.

Казначей был из рода Вельских, звали его редким на Руси именем — Минсифей. Громадного роста удался детина — когда он стоял у входа в казну, то напоминал огромный камень, над которым нужно произнести заклинание, прежде чем отвалить в сторону.

Минсифей был дядька строгий и вел себя так, как подобает государеву казначею: поклоны принимал низкие, а если видел, что честь ему оказана не по чину, то тростью вжимал шею охальника в землю.

И ранее казна содержалась в большом порядке: окуривали ее ладаном, поливали святой водицей, а для прибытка рассыпали золотые монеты на пол. А при нынешнем хозяине порядок был установлен особый: всякий боярин за обращение к Минсифею обязан расплатиться серебряной монетой, и за день нередко набиралось до кувшина мелочи. С большим трепетом относился казначей к великокняжеской рухляди,[55]а за кафтанами, которые выдавались дворянам во время торжественных дней, следил сугубо пристально. При возвращении платья он строго оглядывал каждый клочок золоченой парчи и если видел хотя бы махонькое пятнышко, то лупил стрельцов и слуг до синяков и шишек.

Сейчас Минсифей дождался Андрея Ивановича. Он уже подготовил для старицкого князя дюжину соболиных шуб и пять охабней. Однако это было не самое лучшее из одежд Василия Ивановича, и казначей опасался, что Андрей заметит на воротнике соболиных шуб махонькие дырочки от молей.

Старицкий князь пришел в казну, когда Минсифей примерял братову шубу. Андрей узнал ее по просторным рукавам и широкому вороту, который узким клинышком спускался к самому поясу. Сшита шуба была известным московским скорняком Семкой Окрошкой, чья слава давно перешагнула границы стольного града. Многие удельные князья носили нагольные шубы, сшитые его руками.

Круглое лико казначея довольно расплылось, и старый плут наверняка представлял себя в Передней комнате в окружении многих бояр.

— Сними шубу, дурень! Не по чину носишь! — зло обронил с порога Андрей Иванович.

Минсифей, казалось, не смутился прибытием князя — глянул сурово на дверь, давая понять, что нет в государевой казне большего хозяина, чем он, и неторопливо стал стягивать с полных плеч соболиный мех.

— Зря серчаешь, князь, для тебя готовлю. Смотрю, чтобы мягкая рухлядь по швам не расползлась. Ты глянь на ворс, Андрей Иванович, как обнова хороша! Искрится, словно снег на солнце. А таких шуб я для тебя с дюжину приготовил. Будешь в тепле ходить и брата своего старшего вспоминать. Эх, какой человек был! А еще государыня наказала охабни тебе выдать, так я самые лучшие подыскал. Ты глянь, князь, на них одних золотых ниток на целый рубль наберется. — Минсифей потряс одежду за четырехугольный воротник, и длинные прямые рукава стали раскачиваться из стороны в сторону, словно живые. — Эти охабни я боярам даю, когда послы заморские подъезжают. Ты шибче на них гляди, ни одного пятнышка не встретишь. Я, ежели вижу, что запачкано малость, собственноручно носом охальника оттираю. Этим платьям еще век сносу не будет. А еще государыня повелела кубки тебе дать, из которых Василий Иванович пивал! Узнаешь? — Казначей взял в руки огромный золотой кубок.

— Как не узнать? Признал, — отозвался князь, все более хмурясь.

Это был любимый кубок Василия Ивановича, который он брал с собой даже на охотничью забаву, и вмещалось в него столько вина, что хватило бы опоить застолье из человек эдак двадцати. И князь Андрей невольно улыбнулся, вспомнив, что великий князь за вечер выпивал с десяток таких кубков.

В те времена, глядя на могучую стать московского государя, трудно было поверить, что в него может проникнуть смертельная хворь. Василий Иванович казался несокрушимым, как броня, что выходит из-под молота кузнеца.

— Хорошо… Брось мне все это в мешок… Мои рынды заберут, — переступил порог Андрей, не в силах прикоснуться к памятному подарку. — И еще вот что. — Он достал из-за пояса кошель и, запустив в него два пальца, вытащил медную монетку. — Вот это отдашь государыне. Скажешь ей, что Андрей Иванович сполна расплатился с ней за братовы шубы.

И князь бросил гривенник на шершавый дощатый пол.

ПРИГЛАШЕНИЕ В МОСКВУ

— Гони ты их, матушка, от себя подалее, — поучал великую княгиню Овчина-Оболенский. — Ежели допустишь до дворца, так они всю казну по камешкам в свои дворы перетаскают.

— Боязно, ох боязно мне, Ванюша! Как бы не остаться одной.

— А это к лучшему, власть — она признает только одного господина. — И конюший притянул к себе государыню.

Несмотря на стылую осеннюю пору, дачный дворец был теплым, а оттого казался по-особенному уютным. Этот загородный дом стал любимым местом государыни, куда она съезжала с девицами от суеты московского двора. Здесь, в густой тени яблоневых садов, великая княгиня, не оглядываясь на чин, водила хороводы с сенными девицами и прыгала через костры. А с недавних пор Елена Васильевна стала приезжать на дачу в сопровождении конюшего, и они, не опасаясь чужих глаз, всецело отдавались государской службе.

— А как же с Андреем Ивановичем быть? Сказывали мне, что в Старицу князь съезжал сердитый и будто бы все бранил меня за то, что вотчину его не преумножила.

Легкое пуховое одеяло лежало поверх белых плеч великой княгини. Иван Федорович взял за самый краешек покрывало и приподнял его. Он беззастенчиво осмотрел литое тело государыни. Потом, как бы прицелившись, приоткрыл рот и впился губами в основание шеи.

Елена Васильевна почувствовала, как в нее вливается жар и расползается по всему телу.

— Обними меня крепче. Господи, как же хорошо. Неужели такое может быть?

— Случается, матушка. Спрашиваешь, что с Андреем Ивановичем делать? — Овчина глянул на раскрасневшееся лицо государыни. Веки ее были прикрыты и слегка дрожали. — Ежели он такой строптивец, зови его в Москву… а там поглядим, как далее поступать.

Город был ставлен на извилистом русле Волги, которое со временем состарилось, отделившись от основного водотока, и скоро превратилось в топкую болотину, через которую не отваживалась проползти даже мерзкая гадина.

Место это обживалось и строилось не сразу. Поначалу его облюбовали пустынники, чьи скиты хоронились от постороннего взгляда в высоком многотравье, а потом сюда пришли монахи и заложили крепость, которая с летами переродилась в город Старицу.