Читать книгу "Живые книги - Мила Иванцова"

— Пойдем, родник поищем. Руку от крови омоешь. А ты собирай шиповник, чтобы полное ведро набрала! — Это уже мне.

Я тщательно собираю ягоды, изнемогаю от боли, ладони изодраны в клочья: что горсть сорву, то ягоды кровавятся от ран.

Прошу слезно:

— Господи, помоги, чтобы ведро скорей наполнилось…

И ведро наполняется кровавыми ягодами.

Нескоро вернулись мой отчим с Катериной. Беззастенчиво разгоряченные. Да, долго источник искали. У Катерины к спине прошлогодние листья прилипли.

— Пойдем домой, — говорит отчим.

И уходит. А я остаюсь с ведром шиповника.

— Я маме скажу…

Он возвращается, угрожающе дергаются его усы:

— Что скажешь?!

— Что я сама ведро несла.

Отчим схватил ведро и пошел рядом с Катериной.

А я поплелась за ними. Потом долго лечила раны на руках.

Див сочувственно посмотрел на меня. Он расстелил свой плащ и прилег. Пожевал травинку, выплюнул.

Через минуту подвинулся.

— Ложись возле меня…

Слезы хлынули из моих глаз.

— Да ты… Такой ты друг?! Да ты такой, как мой отчим…

Див ухватил меня за руки.

— Ну чего ты?… Не плачь, дурочка… Я бы не обидел тебя… Я не способен причинить тебе боль.

Его тихий голос меня успокаивает.

— Я живу не один век и не одну тысячу лет. У меня было и есть много женщин-любовниц. Но не было ни одной женщины-друга.

Он обцеловывает мои руки, и боль утихает, извлекает из пальцев шипы и превращает их в прах.

— Я хочу тебе что-то рассказать, Див.

— Рассказывай.

— Мой отчим наконец ушел к одной из своих многочисленных любовниц. Вскоре наш старенький дом не выдержал дождей и его соломенная крыша провалилась. Неделю дождя не было, а когда мы разобрали соломенные завалы, небо на беду опять затянулось облаками. Ночью начался дождь. Глина с потолка шлепалась на пол. Я разбудила маму. Мы начали выносить в сарай постель, которая еще не успела промокнуть. Я дрожащими руками снимала со стен древние иконы, а полотенца, что висели над ними, как надломленные крылья, оставила. Затем, не знаю, где и взялась сила, я вынесла из этого ада нашу немощную восьмидесятилетнюю бабушку. Она тогда простудилась и прожила совсем недолго. Свою библиотеку я не спасла. Ее уничтожил глиняный дождь…

Я не сдерживаю слез. Див меня утешает:

— Не плачь. Я подарю тебе много книг… А еще… я расскажу тебе рецепт шиповникового вина. Его пьют к причастию и грешники, и праведники.

— Див, я не верю, что из шиповника можно приготовить кагор…

— Маловерная… — выговаривает мне Див. — Имей терпение…

Он написал мне рецепт шиповникового кагора на кленовом листке… Потому что эта встреча была осенью.

Шиповниковым кагором я угощаю дорогих моему сердцу друзей. Ибо в этом вине вся моя любовь к миру…

— Див, не весь мир испоганился. Ходят по земле и добрые люди…

…Див научил меня не только создавать различные вина. Он научил распознавать людей, добрые они или злые, только взглядом в глаза, он научил жить и выживать на этом белом свете. Любопытном. Опасном. Полном приключений и разочарований. И каждое время земного года дает мне большие надежды. А когда в моих жилах становится мало крови, я достаю с самой верхней полки погреба бутылку сухого красного вина, наливаю полкружки, довожу до кипения, добавляю корицы и выпиваю. Див живет тысячи лет, а я планирую дожить до ста, разве что помешает какое-то мировое потрясение, которых сейчас много.

Но хватит разговоров! Мне пора разливать по бутылкам вино…

Они идут рядом. Улицы зажигают фонари. Амалия закрывает глаза и пытается почувствовать мир так, как его, наверное, чувствует Виктор. Нет. Это страшно. Мир исчезает. Исчезает все, приятно оно тебе или наоборот, и вдруг панически хочется видеть хоть что-то, хотя бы переполненные мусорные баки, бомжа возле них, неотреставрированные здания в лесах, разрушающиеся от времени и равнодушия. Все, что вызывало когда-то негатив и вгоняло в депрессию, вдруг становится желанным и необходимым, как часть того, что можно потерять навсегда, оставшись в вакууме. Страшно. Как оно — уметь жить без этого, с каким-то минимумом? Он умеет. Хотя, наверное, не так давно это с ним случилось.

Она не решается задавать вопросы о его прошлом, чтобы не попасть в болевую точку. Он тем более не решается, вспоминая рассказ Женьки о том критическом вечере и его финале в виде невероятной расписки-отсрочки на неделю… От вечера понедельника. Неужели прошло всего двое суток? Так она молодец! Так держится… И вчера тоже. Если, конечно, это не раздвоение личности настолько, что одна Амалия, которую ничто не держит на этом свете, осталась дома, а вторая, проживающая чужие жизни, питаясь ими, осторожно ступает рядом с ним по тротуарам старых улочек. Кому из них он должен протянуть руку помощи? Кого зацепить хоть каким-то смыслом жить, по крайней мере чтобы «читать» дальше?

— Как думаете, женщина, ваша поклонница, почему она не приходит сама, чтобы рассказать свои истории и угостить вином? Такая нерешительная?

— Это очень странно…

Они пересекают по очереди две улицы, поперечные той, по которой идут, пока она снова начинает говорить.

— Но это не рассказы. Это уже готовые эссе. Рассказать так, сидя напротив за столиком, невозможно, неужели вы не заметили?

— Да… Пожалуй, вы правы. Я не подумал. Действительно, представить адекватного человека, который придет и расскажет то же и так же, довольно сложно. Хотя… Мы с вами уже имели возможность послушать удивительный рассказ о киевской мистике. — Виктор облегченно вздохнул — Амалия пока не стала снимать маску, поэтому он тоже остается при своей, хотя она его уже тяготит.

Амалия промолчала, но подумала, что тот наблюдательный романтик, влюбленный в мистическую гувернантку, и ей самой оказал поддержку в совершенно реальной, даже криминальной истории, возможно, именно потому, что имел отточенный взгляд на женщин, отличающихся от общей массы хотя бы кружевными перчатками.

— Думаете, третья бутылка удивительного вина завершила трилогию эссе?

— Не знаю. Скорее всего, эта женщина хочет, чтобы ее истории попали в мои книги. Но я не могу ей этого обещать.

Виктор снова напрягся, ведь, если Амалия скажет правду, следующий шаг будет за ним, чтобы сравнять счет их странных фантазий. Он-то уже созрел, только бы она не рассердилась, не обиделась и не послала его к черту вместе с его стопроцентным зрением…