Читать книгу "Паранойя - Виктор Мартинович"

— Ну, в нашем конкретно случае (его руки распечатывали пакет с документами) речь, по всей видимости, следует вести о содержимом кишечника, как это ни глупо звучит, вывалившемся в результате его рассечения. Произошедшего в результате, возможно, множественных проникающих ножевых ранений, но это уж с моей стороны непрофессионализм — я предполагаю то, чего знать не могу (пакет развязался, одна из фотографий пошла лицом вверх, к моим глазам). К тому же, если вы даже объясните мне, каким образом Елизавете удалось выдавить из своего пальца такое количество крови, это не ответит на вопрос о том, зачем же для имитации своего исчезновения она пробила себе желчный пузырь, о чем, опять же, свидетельствует оперативная картина.

Фотография, наконец, окончательно повернулась ко мне, а мои глаза увидели то, что он мне показывал. Там. Ох. Там. Блядь. Я не могу. Буду говорить. Чуть сбивчиво. Лиза. Блядь. Там была сфотографирована. Там гостиная была. Белая гостиная, с роялем. И вот стул один перевернут, а пол и ковер или шкура — я не помню, что там — блядь… Прямо посреди, пятном черного моря на физической карте мира… Чрезмерное, огромное и очень страшное, Лиза, — пятно крови… Там же… И он говорит, что кровь — твоя, блядь, сколько ж в тебе осталось… Что это за… И эти жидкости… И это может, конечно, быть инсценировкой, но откуда столько твоей крови? И комната — та самая, я как будто под лупой ее осмотрел — ах да, это он просто разные фотографии показывал, в том числе — ту, где только пол крупным планом, на макросъемке.

— Вместе с тем нельзя доказательно утверждать, что кусочки внутрикишечной массы и желчь принадлежат именно Елизавете Супранович — при жизни пункции у нее не брались, окончательный ответ даст осмотр тела. Когда оно будет найдено.

Его голос говорил что–то, а я думал, думал, и воздуха стало так мало, Лиза!

— Я хочу сделать официальное заявление, — выдал я, уже глядя на себя как бы со стороны. Но что еще мне нужно было делать? Я не знаю. — Я хочу обратить внимание следствия на то, что у Елизаветы Супранович была, как вы выразились… Романтическая связь с министром государственной безопасности Николаем Муравьевым (извини, извини, извини!). Поэтому в том случае, если будет доказано убийство Елизаветы Супранович… Муравьев… И его ведомство… К которому вы тоже…

— А вот клевета, уважаемый Анатолий Петрович, является уголовно наказуемым преступлением. Подумайте об этом.

— Так, да, извините. Доказательств для суда у меня нет. Тогда по–другому. Я прошу следствие если не ответить, то хотя бы задаться вопросом. Хотя бы. Пожалуйста. Я именно прошу, без всякого… Вопросом о том… Вот вы подумайте, Евгений Петрович: откуда у обычной девушки, безработной, я так понимаю? Вот. Обычной безработной девушки — пяти–шести–и еще черт знает сколькикомнатные квартиры в столице, дворцы в Тарасово, Соколе, недвижимость в Италии, Франции, Бельгии? Откуда у нее такое количество машин? Ну?

— Послушайте, голубчик, имущественное положение Елизаветы к делу никак не относится: установлено, например, что из квартиры не выносились ценности, а потому мы не запрашивали, сколько там у нее было чего. И даже суд, наверное, не запросит. Мы с вами беседуем о том, где вы были в ночь похищения, а вы мне про какие–то дворцы рассказываете!

Понятно. То есть глупо жаловаться маме на маму. Ну ясно. Они увидят то, что им надо увидеть, но я не верю в то, что ты — мертва, Лиза! Переиграли. Вот что имелось в виду под «переиграли». А он опять что–то спрашивает.

— Что это за письма вы ей писали?

Ого. Он знает про письма? Хотя, конечно, если они сразу узнали, что ты исчезла, то квартира, без сомнений, была под наблюдением и — о Боже! — много ли я в них выдал?

— Может быть, вы хотя бы сейчас вспомнили, где вы встречались с Елизаветой Супранович в ночь накануне ее исчезновения?

Я никак, кажется, не отреагировал, а он уже выдавал что–то новое, причем, судя по шипящим и колющим согласным, — что–то очень важное.

— …Внимание на то положение, в котором вы оказались, Анатолий. Я не призываю вас к сотрудничеству со следствием, по всей видимости, это было бы наивно с моей стороны. В вашем–то положении сотрудничать…

Он говорил так, будто подозревал меня в твоем исчезновении, Лиза!

— Просто вот сами подумайте, что нам еще остается думать о вас? Вы встретились с Елизаветой в ту ночь. Соседи, живущие на Серафимовича, 16, в квартирах 11 и 13, слышали около восьми вечера активность на вашей кухне.

(О, как много он знает!)

— Они слышали, как Елизавета что–то говорила вам, а вы — кричали на нее, Анатолий. И соседи скажут об этом в суде. Далее, я уж буду без экивоков, потому что говорить вы со мной все равно не хотите, так хоть подумайте как следует. Так вот, далее, они говорят, слышали хлопок двери и стук женских каблуков на лестнице, а через некоторое время за Елизаветой побежали вы. Мы не знаем, где вы были в промежуток времени с двадцати ноль–ноль до двадцати четырех ноль–ноль, но мы над этим работаем, и скоро нам это будет достоверно известно — камеры видеонаблюдения на вокзале дают интересные результаты… Так вот, нам известно, что — опять же, приборы видеофиксации, — что вы были возле дома на Карла Маркса ночью, около ноля двадцати, то есть — как раз в то время, когда, как показывает анализ сворачивания крови, произошла стычка — пока не будем это называть убийством — Елизаветы с неизвестным похитителем. Мы не знаем, где вы были после этого, как не знаем и того, куда вы дели тело. Вот такая ситуация. Все очень просто и прямо. Как на беседе одного друга с другим.

Я был, конечно, оглушен, я просто вот так молчал и часто–часто сглатывал. У меня в горле оказалось слишком много слюны, и я пытался ее проглотить всю–всю, а ее было нестерпимо, нечеловечески много, и она не проходила…

— Но, — тут мой Евгений Петрович вскинул палец, чтобы привлечь мое конвульсирующее внимание, — я сейчас сделаю так. Я отпущу вас, Анатолий Петрович. Я отпущу вас и не возьму даже подписки о невыезде. Вы можете идти на все четыре стороны.

Я споткнулся об это его завершение. Оно было нелогичным, из всего сказанного им следовало, что меня стоит тотчас же изолировать. Неужели этот человек верит мне? Что за дурацкая игра?

Евгений Петрович тем временем утопил кнопку на стареньком коммутаторе и ладно скомандовал: «На конвой».

— Ну вот видите, а вы про нас всех плохое думали, — улыбнулся, поднимаясь, следователь. — Славно поговорили, вы мне ничего не сказали, а я вам все дело выдал. — У двери послышалось шевеление. — Все. Вы можете идти. Я еще раз хочу подчеркнуть, Анатолий Петрович, что не беру с вас подписки о невыезде. Вы — свободный человек, вольный ехать куда вам вздумается. Пока не беру. И пока — свободный, разумеется.

Происходила, конечно, какая–то чертовщина, Лиза! Если они уверены, что я тебя убил, то почему отпускают? Почему второй раз говорит про подписку?

— Я сейчас могу идти? — на всякий случай уточнил я.

— Идите–идите, — подтолкнул меня жестом к двери следователь. — Подумайте хорошенько обо всем, что я вам сказал, и примите какое–нибудь решение. Всего хорошего.