Читать книгу "Кандагарская застава - Александр Проханов"

— Мы эту трубу-то на «бэтээр» погрузили бы и к вечеру в печку вмазали, — повторил ефрейтор.

— Завтра поеду на пост — вас прихвачу, — пообещал лейтенант, — а сейчас давайте к стене. Можно начинать «профилактику»!

Близнецы отошли к стене. Под луной было видно, как они почти одновременно достали гранаты. Выдрали кольца. И одновременным броском и вздохом перекинули гранаты через стену. В ответ внизу ахнули короткие взрывы, резанули по камням осколками. Если враг, крадучись, ползет по стене, его накроют взрывы гранат.

Комвзвода двигался по ночной, готовой к отпору заставе, чувствуя на себе взгляды притаившихся, пропускавших его солдат. Свалка консервных банок темнела мутной, неочерченной грудой. Лишь один луженый, не изъеденный ржавчиной лепесток отражал лунный свет. Млечно, слабо мерцал, посылая тихий луч в зрачок лейтенанта. Щукин задержался, мысленно прочертил треугольник между луной, своим зрачком и консервной банкой. Оптический, помещенный в мироздание прибор. Щукин пользовался им, глядел, немигая, на голубоватое свечение металла.

Услышал слабый звяк. Мелькнула легкая тень. Юркий, быстрый зверек выбежал из-под груды банок, метнулся по открытому месту и замер, острая морда уставилась на лейтенанта. Крыса, сгорбив спину и вытянув хвост, отжималась на цепких лапках, смотрела на него, готовая метнуться и кануть. Он замер, боясь спугнуть ее неосторожным движением.

Недвижно смотрели друг на друга под луной на сорной, колючей земле два существа, две жизни, разделенные неодолимой преградой. Словно чувствовали оба эту преграду, стремились ее одолеть.

Лейтенант не испытывал к зверьку брезгливости — мучило неясное любопытство, необъяснимость их совместного существования в этой зимней ночи. Их встреча в предместье азиатского города, куда он, человек, был заброшен чьей-то грозной, всесильной волей, где он воевал, убивал, быть может, сам был обречен на погибель. И недвижные, чуткие глазки зверька, которые смотрят на него, вопрошают, хотят понять, что сулит им обоим эта ночная мимолетная встреча.

То ли пережитое в последние часы напряжение, то ли таинственный лунный свет, отраженный в зеркальном жестяном лепестке, то ли загадочное, древнее, хранимое в душе воспоминание, но он вдруг подумал, уверился, утвердился в том, что это не зверь, случайно набежавший на него из-под груды консервных банок, а Карим, главарь душманской банды, убитый третьего дня у арыка. Это его душа выбралась из-под каменных плит, приняла обличье зверька, явилась сюда, на заставу, взглянуть на него, лейтенанта. На того, кто убил.

И эта мысль не вызвала в нем ни страха, ни ненависти, появилась почти радость, что вот наконец повидались и можно объясниться.

«Я не хотел… Это бой… Должны были друг в друга стрелять… Ни разу не видел тебя… Знаю, где-то рядом, в «зеленке», у тебя был дом, был сад, были жена и дети… Все погибли от бомб и снарядов… Ты меня ненавидел, хотел застрелить… Но «Шилка» застрелила тебя… Теперь твои люди приедут на заставу отомстить за тебя… И если мы ночью погибнем, утром прилетят самолеты, разбомбят лагеря и жилища, погубят твоих людей… И снова будут кровь и мучения… Надо прекратить убивать… Я это понял, Карим… А ты?… Ты можешь понять?…»

Он говорил мысленно, чувствуя, что его понимают. Волны лунного света переносят его слова, погружают их в сознание зверя, и там, в темных глубинах, его понимают, прощают, стремятся, как и он, к иной возможности жить, к иному бытию. Чтоб снова стоял в цветущей долине дом, журчала в арыке вода, качались на ветках плоды, играли под яблоней дети, на коврах, на подушках собирались друзья, музыканты дули в тонкие, покрытые узорами дудки, из серебряной горловины кувшина в цветные пиалы лился гранатовый сок.

Лейтенант доверял зверьку, жаловался, исповедовался. Он, командир этой малой заставы, защищая ее, заботясь о своих подчиненных, о проходящих по бетонке колоннах, сам в своей молодости, в непомерной усталости, среди тревог и бессонницы, сам нуждался в защите, в теплом, вдохновляющем слове, в мудром, понимающем взгляде. Мать и сестры были так от него далеко. Так далеко его милый маленький городок, зеленая река под горой, белые, проплывающие по реке пароходики.

«Ведь это должно прекратиться!.. И мы перестанем стрелять!..»

Он сделал слабое движение телом. И это движение спугнуло зверька. Шерсть на его загривке поднялась дыбом. В глаза, словно из пипетки, капнули две красные капли. Крыса метнулась, сбрасывая с себя ворох голубоватых искр. Шлепнула хвостом и исчезла.

Щукин стоял смущенный, потрясенный, с чувством глубокого, сотворенного с ним обмана. Искал отражение луны на консервной банке. Не находил. Луч соскользнул с зеркального лепестка и погас.

Он увидел вдали, в «зеленке», малую малиновую вспышку, словно зажгли сигарету. Из этой точки метнулась вперед легкая желтая нить. Оборвалась и исчезла. И через секунду над заставой, на фоне черной горы, рванул жаркий огненный клок, будто лопнул шар света, и дунуло по земле, по каменным строениям, по пустым цистернам секущим громом и свистом.

Лейтенант припал к стене, больно вжался в кирпич, не отрывая расширенных глаз от «зеленки». Там снова затлел уголек, кинул вперед струйку света. И вновь над заставой, над башней, шарахнуло пламя. Мелкая, долгая, молотящая осыпь осколков шумела, шуршала, звенела по металлическим полым цистернам.

Первая мгновенная мысль: из «эрпэга», две осколочные, дистанция тысяча метров, из кяриза, подземного колодца цель «шестьсот шесть».

Вторая, страшащая, с чутким ожиданием: сейчас утихнет шорох осколков и раздастся жалобный крик, вопль о помощи. Кто-то ранен, убит. Но крика не было, и об этом можно было какое-то время не думать.

И третья, с колотящимся сердцем, с бурным дыханием мысль: началась атака. Под прикрытием гранатометчиков цепь моджахедов кинулась от дороги к заставе, под луной невесомо взбегает на склон, размахивая темным флагом, с криком «Аллах акбар!» накатывается на пулеметы. Но дорога оставалась пустынной. Атака померещилась.

Три эти мысли, рассекая одна другую, длились в продолжение гулкого, наполнявшего цистерны эха. Но уже грохотало под частыми ударами било: по одной подвешенной гильзе колотил что есть мочи Лучков, по другой, у входа в казарму — дневальный. Из казармы выбегали еще сонные, оглушенные взрывами, мгновенно проснувшиеся солдаты. Захлестывая на бегу ремень, пробежал сержант Малютко к своему «бэтээру», оглянулся на ковылявшего сзади пулеметчика.

— Ну что ты, Курбанов, как вошь ползешь!.. Быстрее! — огрызнулся Малютко.

Пробежали саперы Кафтанов и Макаревич, оба в бронежилетах и касках, держа наперевес автоматы.

Застава вздернулась, встрепенулась, ощетинилась, напряглась. Была готова к отпору. И уже грохотал, сыпал серии гранат «агээс», покрывая «шестьсот шестую» цель белыми короткими взрывами, словно там, у колодца, колотились и лопались белые чашки сервиза. Работали длинно и огненно два пулемета, вонзая в «зеленку» жалящие красные метины. С горы с хрипом и клекотом ударила «Шилка», дергая факелами из раструбов своих скорострельных пушек, проводя от горы к кяризу льющуюся дорогу огня, прорубаясь к колодцу клубящейся острой сталью.