Читать книгу "Жунгли - Юрий Буйда"

Старики рассказывали, что когда-то в этих краях в ночь на Ивана Купалу парни и девушки устраивали русальи бои. Молодые люди схватывались один на один — кто кого поборет, и кто победитель, того и власть. При этом девушкам разрешалось кусаться и бить парней куда захотят, а вот парням грубость была запрещена. Именно такой бой и предложил устроить Сергей Голио на берегу лесного озера.

Дело было дикое, темное. В те годы даже женихи с невестами гуляли, не касаясь друг дружки, а тут предстояло обниматься по-настоящему. Девушки в их компании были бойкими, горластыми, но согласились не все. Светлана согласилась. Она понимала, на что идет, но решила: это ее последний шанс. Если она не победит Сергея, он так и будет водить ее за нос, а потом глядишь — и женится на другой. Поэтому она бросилась на него так решительно, с такой яростью, словно перед нею был не любимый человек, а первый враг. Парень не ожидал такого натиска и отступил, а Светлана сбила его с ног, ударила в бок, навалилась, и они покатились в воду. Сергей не умел плавать. Она вытащила его на берег, и когда он пришел в себя, сказала: «Моя власть, Сереженька, теперь ты мой навсегда!»

На следующий день Светлана и Сергей, оба в синяках и ссадинах, подали заявление, а через месяц стали мужем и женой. Светлана ни разу не пожалела о том, что вышла за Сергея Голио, хотя, понятное дело, в их жизни всякое случалось: и дрались, и мирились. Восемь лет назад Сергей по просьбе внучки надул воздушный шарик, схватился за грудь и умер. Через сорок дней после его похорон Свинина Ивановна отправилась в церковь, во время поминальной службы развязала тот зеленый шарик, отпустила душу на волю и расплакалась.

И вот теперь пришла ее пора.

Она давно собралась в последний путь: запасла два мешка сахара, который будут бросать горстями под ноги похоронной процессии, сшила саван, купила китайские клеенчатые туфли, отложила деньги на поминки. В гроб она возьмет с собой толстую свечу и коробок спичек, чтобы было чем освещать дорогу в загробном мире. А еще варежку на правую руку — чтоб горячие капли парафина, стекающие со свечи, не обжигали руку. Ну и, конечно, три мешка ногтей, очень хороших ногтей.

Свинина Ивановна была готова — оставалось пристроить Любиньку.

Год назад внезапно умерла Настя, младшая дочь Свинины Ивановны, мать-одиночка, и внучка Любинька оказалась на попечении бабушки.

Крупная Любинька выглядела гораздо старше своих шестнадцати. Она была девушкой тихой и чистой. Мать приучила ее мыться по два раза на дню, потому что от девушки пахло лошадью. Целыми днями она бродила по дому в наушниках, слушая аудиокниги, и что-то жевала — не потому, что была голодна, а чтобы рот занять. Ее уже можно было бы выдавать замуж, не будь она слепой от рождения. Она хорошо ориентировалась в доме, ловила семь из десяти мячей, отскакивающих от стены, и различала на ощупь цвета, но приготовить обед или прибраться в доме ей было не под силу.

Или ей нужно было искать идеального мужа, или ее мужу — еще одну жену, зрячую.

Вечером к Свинине пришел Люминий, которого она давно просила починить электропроводку. Это был огромный парень, обалдуй, драчун и пьяница, который, однако, всегда откликался на просьбы бедных старушек — наколоть дров, почистить колодец или залатать крышу. За это с ним расплачивались вареной картошкой с грибами и стаканом-другим ломового самогона. Старушки жалели Люминия, оставшегося в десять лет без родителей и скитавшегося чужак чужаком по дальней родне. Люминий работал кочегаром на паровозе, который вот уж лет пятьдесят стоял на приколе и обеспечивал теплом больницу, школу и детский сад. Он считал себя великим сердцеедом, поскольку у него был член с ногтем, хотя на самом деле все знали, что покорить ему удалось лишь глухонемую банщицу Муму.

«Золотое у тебя сердце, Славка, – говорила Нюша Нифонтова, – да мозги ржавые».

А недавно Люминий с дружками отчебучил такое, что даже старушки развели руками.

Люминий со своим дружком раздобыл где-то обезьяну, нарядил ее в женское платье и отвез в церковь. Ростом и комплекцией обезьяна походила на небольшую согбенную старушку. Ее обрядили в длинное платье и вязаную красную кофту с длинным рукавом, повязали платок, приклеили к ушам скотчем дужки очков, к ногам привязали туфли, шерсть на лице и руках подбрили. Обезьяна двадцать лет прослужила в цирке, она была ученой, старой и послушной. А чтобы она не выкинула какой-нибудь фортель, ее напоили водкой с сахаром.

Когда двое парней явились на вечернюю службу в храм, поддерживая под руки ветхую старушку, никто ничего не заподозрил. Они встали сбоку, у стены, и вели себя вполне пристойно. Старушка крестилась, когда все крестились, и кланялась, когда все кланялись. Но когда народ двинулся целовать крест, случился конфуз. Поддерживаемая под руки старушка в красной кофте с благоговением приложилась к кресту, склонилась к руке священника — и вдруг подняла голову, оскалилась и захохотала.

На самом деле она, конечно, не захохотала, а закричала, но крик ее был таким диким, таким невероятным и возмутительным в мирной церкви, что люди с воплем бросились вон из храма, словно перед ними явился сам дьявол. Священник в ужасе отпрянул, увидев перед собой оскаленную обезьянью рожу в очках, и попытался было стукнуть зверя крестом, но обезьяна вырвалась, метнулась прочь и заскакала, запрыгала по храму, вопя и размахивая длинными ручищами. Она содрала с себя очки и платок, потеряла туфлю и принялась рвать на себе платье. Мужчины бросились ловить ее, но она не давалась — носилась по церкви, приплясывая и вопя, пока ей на голову не надели ведро. Тогда она вдруг замерла, сжалась, заскулила и позволила вывести себя из церкви.

Это был неслыханный скандал и позор. Пожилые женщины боялись появляться на улице в красных кофтах, а священник во время причастия замирал, когда какая-нибудь старушка, поцеловав крест, вдруг поднимала голову.

- Это кто там, бабушка? – крикнула из-за двери Любинька.

- Слава это.

- У которого голос?

- Он самый.

Любиньке нравился голос Люминия, хотя что такого она в его голосе нашла — Свинина Ивановна не понимала.

- Тут делов-то! – Люминий вытащил из кармана плоскогубцы. – За полчаса сделаю.

- А я пока картошечки поставлю.

Она вошла к Любиньке и закрыла за собой дверь.

- Он зачем к нам, бабушка? – спросила девушка. – По делам?

- По делам. Кажется мне, что он в тебя это… понимаешь?

- Что понимаешь? – голос Любиньки дрогнул. – Что — это?

- Сама догадайся.

- Больно надо! – вспыхнула Любинька.

- Можно подумать, у нас под дверью очередь из твоих ухажеров…

- Ухажеры! – Лицо Любиньки пошло красными пятнами. – Разве он ухажер?

- А кто же? Я же вижу, не слепая. Неужели не чувствуешь, а?

- У меня еще никогда не было возлюбленного, – ответила шепотом Любинька.

- Ты бы лучше переоделась, – сказала Свинина Ивановна. – Вдруг заглянет — а ты в штанах. Надень юбочку… ножки-то у тебя — огневые, зачем их прятать… мужчины ножки любят…