Читать книгу "На будущий год в Москве - Вячеслав Рыбаков"

– Лучше не смотреть, – с виноватой улыбкой сказал стоящий у пульта в переднем конце салона Обиванкин и даже чуть развел руками, словно он считал себя за всю грязь в ответе. – В мое время такого не было.

– Было, – сказал Гнат. – Только не здесь.

Обиванкин смешался.

– Ну, – проговорил он, отворачиваясь, – я, собственно, именно это и имел в виду. – Помолчал. – Простите великодушно, но вам придется поскучать. Прикройте, пожалуйста, люк от греха подальше… вдруг кто-то заметит. И – присядьте. Я тут… э-э… осмотрюсь.

Его обходительность была как антикварный серебряный сервиз в столовой сумасшедшего дома.

Лёка показал Лэю на сиденье; тот плюхнулся и с наслаждением подобрал ноги под себя, уткнув подбородок в колени. Лёка сел рядом.

– Как ты? – спросил он тихо.

– Нормально, – сказал Лэй. – Не боись, живой.

– Ну и прекрасно.

Гнат прошелся по узкому проходу между стеной и креслами в хвост, зачем-то поскреб обивку стен. Ведя пальцами по одному из толстых кабелей, шедших вдоль стены на высоте его роста, вернулся. Сел на крайнее сиденье перед Лёкой. Обернулся к нему, словно желая что-то сказать – но не решился. Отвернулся.

Преобразившийся Обиванкин мудрил у пульта, что-то мурлыча себе под нос. Плащ он скинул на пилотское кресло, и теперь то присаживался на корточки, щупая что-то одному ему ведомое в пазухах пульта, который и Лёке, и Гнату казался стопроцентно игрушечным, киношным, чуть ли не надувным; то вновь вставал, оглядывая и ощупывая эффектные ряды приборов на верхних панелях. Иногда под его пальцами что-то пощелкивало или поскрипывало. Потом, когда он в очередной раз с кряхтением присел, щелкнуло погромче, и откинулась какая-то крышка почти у самого пола.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал Обиванкин. – Я же знал!

И опять принялся за свое.

Лёка уже не мог ни возмущаться, ни надеяться, ни ужасаться. Смертельно хотелось спать. Но стыдно было отключиться, пока сын бодрствует. Вот дождусь, когда Лэй задремлет, – и отрублюсь, думал он. А утром… будь, что будет. Наверное, не расстреляют. Да, ведь у нас же нет смертной казни уже… В ушах зазвенели далекие горны, стриженый мощный затылок Гната, хладнокровно ждавшего впереди, косо потянулся куда-то вверх и вбок.

Он уже не видел, как Обиванкин расстегнул наконец свою заветную сумку и с умеренной осторожностью извлек из нее прямоугольный прибор, похожий то ли на видеоплейер, то ли на ноутбук без крышки. Более-менее выспавшийся днем Гнат смотрел во все глаза, но так и не смог уразуметь, полная ли тут фанерная бутафория или просто купленная в комиссионке бытовая электроника. Антигравитатор пробыл в поле его зрения считанные секунды; Обиванкин наклонился и без особого нажима вогнал свой прибор в какую-то щель в цоколе пульта. Что-то щелкнуло, словно сработали некие зажимы или захваты; Обиванкин шумно выдохнул (оказывается, во время этой процедуры он забыл дышать) и медленно выпрямился. Постоял несколько мгновений, глядя то на пульт, то в лобовое стекло планера, за которым дымилась промозглая ночь, – и медленно опустился в пилотское кресло.

В животе у Гната вдруг холодно оборвалась, заклокотала и подкатила к горлу сладкая жуть.

– Ну что? – стараясь говорить спокойно, спросил Гнат.

– Все, – просто ответил Обиванкин, не оборачиваясь. – Установил и подключил.

– Сейчас полетим? – спросил Гнат.

Обиванкин не ответил.

Лэй локтем толкнул Лёку в бок и зашипел:

– Папа!

– А? – вскинулся Лёка, ничего не понимая со сна. – Что?

– Папа, просыпайся, он установил! И подключил!

Лёка озверело принялся тереть глаза.

Гнат смотрел в спину Обиванкину. Тот не шевелился.

– Что, – спросил Гнат, стараясь говорить как ни в чем не бывало, – энергия в батареях накапливается?

Его сердце невесть от чего принялось дубасить в грудную клетку, точно заваленный обвалом шахтер.

Лёка, вытянув шею и окаменев, смотрел на лопоухий седой затылок чародея. За шиворот и на ребра будто начали сыпать ледяную крупу, и мурашки, суетясь, сшибаясь лбами и искря, побежали по коже.

А потом – на Тау Кита…

Неужели?

Неужели есть не только жратва, болтовня, «иблис» да виноватое смирение?!

– Нет, – спокойно ответил наконец Обиванкин. – Нет, любезный Гнат… э-э… запамятовал, как вас по батюшке, простите великодушно…

А я и не сообщал этого, подумал Гнат; он помнил точно.

– Нет, – продолжил Обиванкин, не дождавшись его ответа. – Ничего не нужно накапливать, изделие чрезвычайно экономично. Я же пятнадцать лет старался. В принципе его можно ставить на любой автомобиль, не говоря уж о самолете или ракетоплане. Вы обратили внимание, насколько мой прибор компактнее, скажем, автомобильного мотора?

Гнат только сглотнул слюну. Наверное, я сплю, подумал он и сам сразу ощутил неубедительность своей мысли. Академичная уверенность Обиванкина выглядела абсолютно невероятно. За нею что-то стояло, не могло не стоять. Вдруг он и впрямь взлетит? Да я же хочу этого, понял Гнат. Я этого хочу! Обиванкин, едва не взмолился он вслух, ну пожалуйста! Ну давай, старый хрыч! Давай! Вместе полетим!

– Чего ж мы сидим тогда? – спросил он и тут же устыдился того, насколько грубо, на уровне требовательного барского хамства прозвучал его вопрос; осекся. Но слово не воробей.

Обиванкин, однако, отреагировал совершенно спокойно. С пониманием.

– Потому что я решимости набираюсь, – негромко ответил он как на духу. – Это же все-таки первый эксперимент. Понимаете? Не фокус и не волшебство. Попытка. Первая проба. Я волнуюсь.

– А куда вы хотите лететь? – тихонько спросил Лэй.

– Не знаю, – безжизненно сказал Обиванкин. – Даже не задумывался. Просто очень хотелось… взлететь. Понимаешь, Леня? Снова увидеть и потрогать… сесть вот сюда, перед этим окном. Просто все-таки взлететь…

И у Лэя не выдержали нервы. Громко и звонко, так, что звук шальной петардой заметался в эластичной тесноте длинного, как кишка, салона, он крикнул с каким-то победным отчаянием:

– Ну так и взлетай! Хватит болтать, взлетай наконец!!!

Обиванкин сгорбился. Положил руки на переключатели – то ли бутафорские, то ли нет, ни Лёка, ни Гнат так и не смогли понять. Пальцы ученого дрожали крупной дрожью; казалось, он опять ждет пограничного досмотра и решающей проверки документов.

– Сейчас, – хрипло проговорил он. На миг оглянулся, и Лёка вздрогнул от боли, будто его сердце вместе с током крови вдруг заглотило ледышку: такой у Обиванкина оказался страдальческий, умоляющий взгляд. Снова повернулся к лобовому стеклу. За стеклом, в сыром ночном мареве дымилась, словно пепелище, скупо подсвеченная мертвая аллея с ее черным мерцающим асфальтом и раскоряченными призраками черных, обугленных деревьев. – Одну минуточку. – Пляшущие пальцы неуверенно перещелкнули несколько рычажков. – Сейчас-сейчас.