Читать книгу "Жертвенный агнец - Карло Шефер"

Лейдиг упал со стула.

— …ясное дело, в меру моих способностей. У меня много пробелов в знаниях… В общем, я читаю книги, где вся эта петрушка изложена понятно для чайников… Так я вот что хочу сказать. Мы всегда уверены: если копать достаточно глубоко, как говорится, доходить до сути, до дна проблемы, то ты наткнешься на что-то твердое, незыблемое. На краеугольный камень, так сказать. Но это не так. Внизу, в основе, там, где мы уже ничего не можем видеть, там все мельтешит… Там не ничто, там, как бы это выразиться… состояния, различные состояния, отклонения, их назвали флуктуации. Как я уже сказал, я мало что понимаю. Так что те, кто считают Хафнера спивающимся идиотом, могут спокойно считать так и впредь. Я только хочу сказать, что если уж мы так обманываемся насчет наших вполне нормальных… свойств, то… то… Мы даже не знаем, что представляем собой, так откуда же нам знать, что нас нет, то есть если нас больше нет здесь, среди…

— Люди, пишущие те книги, которые ты так храбро читаешь, те, кто открыл то, о чем написано в тех книгах, — они-то, возможно, хорошо знают, откуда мы… — грустно вмешался Зенф.

— Тебе еще надо учиться, — с достоинством проговорил Хафнер, — как вести себя в команде, дерзкий мопс.

Одернутый толстяк смиренно кивнул.

— Вернера Штерна нет среди нас, — у Хафнера перехватило горло, — и больше ничего не произошло. Вот я смотрю по сторонам, не вижу его, и первая мысль: может, он просто пошел отлить? Но я знаю: он не придет. Это совершенно невероятное чувство, и оно показывает, что каждый человек невероятен, необыкновенен, что каждый может вызвать такое чувство, и поэтому огромен каждый пробел, оставляемый ушедшим. Тогда как же важен каждый человек! Как невероятно важно то, что мы гоняемся за парой мудаков, ведь, возможно, мы спасаем этим весь мир. И кому, как не нам, знать об этом… Штерн ушел от нас, и я не хочу с этим мириться. Но меня никто и не спрашивает. Мне было бы легче, если бы подо всем было твердое основание вместо флуктуации, этого смешного движения энергии. Иногда у меня возникает ощущение, что наши самые лучшие мысли неверны, поскольку мы даже не знаем, что такое мысль, но никто меня и не спрашивает, хочу ли я, чтобы так было. Но мы все равно задаем себе большие вопросы, мучаемся над ними. Это несправедливо. Почему мы живем… остается ли что-то после нас, кроме пробела, дыры. Важна ли любовь и должна ли она быть важной, а если нет, что же она такое. Я бы позволил обоссать себя с ног до головы, если бы Штерн мог сейчас пойти и отлить; может, я даже вырвал бы дерево, чтобы оживить Вернера. Возможно, всезнающие ученые знают не все, ведь они могут мельтешить лишь там, где им положено. Никто не в состоянии выпрыгнуть из собственной шкуры. Вот я сейчас налью себе, потом добавлю еще и еще, а завтра утром небо будет белым, в горле сушь, в ушах зазвонят церковные колокола, а совесть замучает. Жизнь пойдет дальше уже без Штерна. Но пока я буду жив, его я не забуду. Это единственное, что я могу сделать для него, для вас, для себя. Я люблю вас всех, даже нахала Зенфа. Ведь возможно, что при всех этих флуктуациях какая-нибудь мелочь стала иной, чем прежде, прекрасная маленькая штучка в энергетическом кружении, мельтешении, которая осталась после Штерна… Точка, почему бы и нет… — Хафнер показал на небо. — Космос не пустой, я это знаю, и знаю потому, что хочу это знать… — Он поднял свой бокал. — За Вернера и за то, что ему больше никогда не придется строить.

Все встали.

Последняя коробка была распакована. Тойер в смятении оглядывал квартиру, которая отныне станет его домом. Все было свежим и молодым, кроме него самого. Ильдирим стояла у окна, спиной к нему. Бабетта копошилась в своей комнате, отделенной коридором, и ее почти не было слышно.

— Лето будет потрясающее, Тойер, — сказала прокурор. — Каждую пятницу мы будем ходить в мечеть, предупреждаю заранее.

Тойер хмыкнул:

— До этого мне еще надо сделать обрезание.

— Мы совершим его тут, на кухне… В общем, вида на замок отсюда нет, но зато станем любоваться на лес. Тойер, это замечательно.

Она обняла его, и могучий гаупткомиссар растаял от блаженства. Он с радостью простоял бы так до той поры, пока не погаснет последняя звезда.

Почему он подумал про звезды? Ах да, конечно. Конечно…

Конечно, это пришло еще раз, как приходило всякий раз, когда все было позади.

В тот поздний час дамы уже спали. Он крепко выпил и курил на кухонном балконе. При этом рыдал, стыдился, что ему гораздо жальче своего Вернера Штерна, чем девочку; пастора он и вспоминать не хотел.

Все ли позади? Нет, это никогда не прекратится, где-то на свете в эту самую минуту кого-то распинают на кресте, и через три дня ему не светит ничего хорошего. Забвение ужасно, но и вечность страшна.

Он изрек нечто несусветно путаное: — То, что сейчас происходит, повторится вновь и вновь, когда оно минует нас.