Читать книгу "В Париж на выходные - Сергей Васильевич Костин"

Странное дело. Из нашего злополучного обеда в Crab House в Сан-Франциско моя память не сохранила ни звука. Теперь вся действительность воспринималась мною не глазами, как можно было бы предположить, а исключительно при помощи слуха. Звуков было три. Первый — мерное биение крови у меня в висках. Второй — пардон за подробность — урчание в животе. Со мной случается такое в исключительные моменты, например, на самом пике первого галантного свидания с женщиной, перед тем, как лечь в постель. Хотя с Лиз этого не было. И третий — Бах в мобильном телефоне. Это, возможно, снова звонила Джессика, но сейчас она объявилась некстати.

Мой палец лег на кнопку спуска. Метек, пройдя несколько шагов по своей стороне, стал переходить улицу. Его грудь колыхалась в прицеле едва ли в десятке метров от меня. Давай! Сейчас или никогда!

Я запомню эти секунды до конца своих дней. Их было не больше трех-четырех, но каждая раздробилась на десятки частей, и поэтому приближение Метека было нестерпимо медленным, бесконечным. Шум с висков перекинулся на уши, на всю голову, и прорывалось сквозь него только повторяющееся начало ре-минорной токкаты Баха. А Метек всё шел и шел на меня, грудь его слегка колыхалась в прямоугольнике прицела, лицо было собрано, глаза смотрели напряженно. А я всё не мог заставить себя нажать на спуск.

Камера, которую я опускал, следя за Метеком, уперлась в струбцину — через долю секунды я буду уже не в состоянии стрелять. Грудь в прямоугольнике сменилась курчавой с проседью головой, а потом и та исчезла из видоискателя. Метек перешел на нашу сторону. Я сел на стул — с меня градом катил пот, как и в тот, первый раз.

Почему я не выстрелил?

Я не знал в тот момент — сейчас знаю! Совсем не по той причине, по которой я являюсь противником смертной казни. А я против узаконенного убийства и даже регулярно подписываю петиции по просьбе Международной амнистии. Не потому, что каждый человек — это целый мир, более того, это мы сами. Я достаточно видел скотов, в которых из человеческого оставались лишь телесные формы и биология, и чья смерть была бы для человечества бесспорным и исключительным благом. Я против смертной казни из-за ошибок — исключительно из-за возможности ошибки. Потому что невозможно представить себе что-либо более ужасное, чем казнь невиновного. Метек, как я уже говорил, был похож на сотни интеллигентов с восточной кровью, и ошибиться я, конечно, мог, хотя и в данном случае был совершенно уверен. Но я знал, что не выстрелил не потому, что допускал возможность ошибки. Просто я не был хладнокровным убийцей.

Телефон, который я так и не взял, замолчал. Я остался в грохоте крови, пробивающейся по моим артериям мерными толчками и всё не желающей угомониться. И тут сзади раздался шум открываемой двери. Я обернулся — в мой номер врывался мужчина. Это был Метек. Он бросился ко мне, повалил на пол и упал на меня сверху.

За окном послышался негромкий хлопок, и тут же в моем номере зазвенели осколки стекла. Я приподнял голову, насколько это позволяло лежащее на мне тело Метека. В зеркале, висящем напротив окна, образовалось аккуратное круглое отверстие, ниже которого зигзагами проступил желтоватый картон. Раздался еще хлопок, и рядом с ним появилась еще одна дырочка, и новая порция кривых осколков посыпалась на пол.

6

Я ехал в машине с Метеком — он вез меня в аэропорт. У него был арендован маленький мощный «остин» красного цвета, который он держал в подземном паркинге сразу за углом, на авеню Мак-Магона.

Наше знакомство было не лишено пикантности.

— Спокойно, я — ваш коллега, — сказал Метек на чистейшем русском, слезая с моего поверженного тела. — Я здесь, чтобы с вами ничего не случилось.

Я, не понимая еще смысла его слов, отреагировал на русский язык и в ужасе показал ему глазами на стены.

— Не волнуйтесь, номер мы проверили — он чист, — успокоил меня Метек.

Он отвинтил струбцину, бросил камеру на постель, захлопнул раму и задернул занавеску.

Первыми вышли слова, которые были у меня на языке:

— Я только что чуть не застрелил вас.

— Догадываюсь, — усмехнулся он.

Я уцепился за спинку кровати и поднялся на ноги.

— Вы так спокойно об этом говорите. На что вы надеялись?

Метек пожал плечами.

— Я надеялся, что ваш психологический портрет окажется верным.

Идиот! Какой психологический портрет, когда речь идет о твоей жизни?

— А как вы вошли в мой номер?

Метек улыбнулся.

— Дверь была не заперта.

Хорош убийца! Я только покачал головой — мое неминуемое разоблачение, а потом еще внезапное приключение с оксфордским специалистом по скандинавской литературе явно что-то повредило в моем вшитом компьютере.

— Кстати, эта небрежность спасла вам жизнь, — бесцветным голосом констатировал Метек.

Спас мне жизнь он. Убей я его минутой раньше, я сейчас лежал бы у себя в номере. Только аккуратное круглое отверстие было бы не в зеркале, а у меня во лбу. Но меня сейчас занимала не моя сохраненная жизнь, а его.

— А вы знали, почему я хотел вас убить? — спросил я.

— Не уверен! Но вы могли подумать, что это я стрелял в ваших детей. Только, — Метек посмотрел на кучу осколков на полу, — полагаю, нам лучше продолжить этот разговор в другом месте.

В окно ворвался шум автомобиля, въехавшего на нашу улицу с авеню Карно. Левее, у входа в «Бальмораль», скрипнули тормоза. Я сбоку подошел к окну. Из гостиницы быстро вышли двое мужчин — лица сквозь тюлевую занавеску я не разглядел, — и скользнули в машину. Хлопнули дверцы, и автомобиль с визгом понесся вниз.

Метек был прав — задерживаться нам не стоило.

Я наскоро забросил в сумку камеру, рубашки из шкафа, туалетные принадлежности, и мы по лестнице спустились в холл. Я боялся, что мне предстояла еще одна эффектная выписка, но приветливый алжирец за стойкой мирно читал газету.

— Уезжаете, месье? — поднял голову он.

— Да, такси ждет на углу, — сказал я, доставая бумажник. Я говорил уже, я импровизирую очень легко. — Вот, — я положил перед портье сто евро, — боюсь, я случайно разбил зеркало. Вот вам за беспокойство! Всего доброго и до следующего раза!

Это я выкрикнул уже из дверей. Полиция, разумеется, не оплатит разбитого зеркала, так что портье усердствовать, описывая столь предупредительного постояльца, не станет. Хотя он потом сообразит, что я вряд ли стану постоянным клиентом. Этот район, боюсь, закрыт для меня навсегда.

Мы быстрым шагом шли вниз по улице генерала Ланрезака.

— Это были они? — спросил меня Метек, когда мы поравнялись со входом в «Бальмораль». — Двое мужчин восточного вида?

Я кивнул. Вопросы роились в моей голове, но задавать их на ходу, на улице не стоило. Мы вышли на авеню Мак-Магона.