Читать книгу "Аромат крови - Антон Чиж"

– Вот еще что… – вспомнил большой полицейский начальник.

Циркин готов был служить, только прикажите.

– Что за фокус готовит Орсини для конкурса?

– О, это большая загадка! Знаете ли, в театре ничего невозможно утаить, все узнают. Но в этом случае – полная неизвестность. Сколько следили и подглядывали – ничего не понятно. Ни разу не могли застать, чтобы готовил реквизит. Запрется у себя в гримерке и что-то такое сооружает. Кажется, даже ассистенту не доверяет. У Сданко и так и сяк выпытывали – ничего не знает. Плотная завеса тайны! Наверняка какой-нибудь головокружительный трюк придумал! Ужасно любопытно посмотреть.

Попросив сообщить о фокусе, если театральные сплетники что-то разузнают, Родион стремительно покинул гостеприимные «Помпеи». Потому что показалась госпожа Маслова. А выражение лица ее не сулило сыскной полиции приятной беседы. Что ни говорите, а призраки с красавицами дружат плохо.

Здание городской судебной палаты торчало над Литейным проспектом, как шапка на лихом ездоке. Массивное строение с колоннами в классическом стиле одним своим видом говорило: с законом, брат, не шутят. Тут все строго и по существу. Так что Николя решил погулять в округе. А Ванзаров отправился в судебное присутствие.

Появление сыскной полиции было встречено судебной властью без должной радости. Прямо скажем: равнодушно встречено. Родиона продержали с четверть часа, пока допустили к архивариусу. Тот, услышав просьбу, счел, что не вправе сам принимать сложные решения, и отправил к старшему судейскому. И следующий оказался не самым доступным лицом. Выслушав просьбу юного чиновника, уже почти отказал. Тут на помощь была вызвана грозная тень полковника Вендорфа и заявление про «особые поручения». На чем бюрократическая машина дала задний ход. Это что же творится, господа? Если чиновник полиции такой круг чиновничьего ада проходит, что говорить об обыкновенных просителях? О них и говорить нечего. Кошмар и волокита. И когда только придут современные порядки?! Быть может, лет через сто двадцать? Ну ладно, отвлеклись…

Ванзарова усадили за чей-то пустующий стол и подложили огромный фолиант, обшитый натуральной кожей. Архивариус напомнил: запрещается делать пометки, подчистки, подтирки, вырывать листки и любым образом портить документ. Что бы он сказал, если бы заметил во внутреннем кармане сюртука мятое дело, украденное из архива департамента? Да выставил бы вон, и все тут.

Забота чиновника дошла так далеко, что он собственноручно перекинул подшитые листы и ткнул ногтем в следах въевшихся чернил в нужный. А быть может, не хотел, чтоб пришлый совал нос в постороннее. Как видно, полноватый юнец не вызывал доверия у хранителя бумаг. Отойдя недалече, тот продолжал наблюдать за неприятным субъектом.

Но служебное мракобесие мало трогало. Родион углубился в текст.

Оставим его в покое, пусть читает. А пока разберемся с документом, которого Ванзаров добивался с таким трудом. Документ этот был не чем иным, как духовным завещанием господина Агапова, или просто: завещанием. По наследственному праву, принятому в империи, своим наследникам можно было оставить два вида завещаний: крепостное или домашнее. С первым разбираться не будем потому, что Иван Платонович составил домашнее. А это значит, что завещание такое могло храниться завещателем у себя дома, или у нотариуса, или же внесено в Опекунский комитет, или, на худой конец, отдано в Попечительский комитет Человеколюбивого общества. Король российского мыла выбрал самый простой путь и отдал в Попечительский комитет, о чем была сделана запись.

Домашнее завещание писалось на простой бумаге, а не гербовой, произвольного размера. Главное, чтоб лист был целым, а не склеенным, причем обязательно сгибался пополам. Текст не имел строгой формы, то есть мог быть написан как бог на душу положит. Следовало писать собственноручно, но обязательно заверить двумя свидетелями. Заверителем мог выступить кто угодно, даже родственник. Не допускали в свидетели только малолетних, безумных и сумасшедших, глухонемых, лишенных чести и прав состояния, явных прелюбодеев и не бывших никогда у святого причастия.

Все эти простые требования Иван Платонович выполнил. Выбрал самую дорогую итальянскую пергаментную бумагу размером в полстола, взял твердое перо, наверняка золотое, и четким конторским почерком составил краткий и ясный текст. Который был заверен подписями двух свидетелей. Судя по именам – более чем достойные граждане. Точно не глухонемые и не явные прелюбодеи.

Завещание хранилось в тайне до смерти завещателя, после которой следовала явка наследников. Судя по отметкам, явка была произведена одиннадцать месяцев назад в гражданской палате окружного суда. Завещание оглашено и утверждено судом, известие о чем и было опубликовано в «Сенатских объявлениях» (прилагается тут же). После чего наследники были введены во владение наследством. В должном порядке с них удержана наследственная пошлина в размере одного процента завещанного состояния.

Все просто, чисто и без сложных проволочек. Это с юридической стороны вопроса. Но совсем иное привело чиновника полиции в состояние грандиозного прояснения, как будто над головой взорвалась лампочка. Ниточка логики стала крепче каната. У нее появилась надежная опора. И тянуть принялась с удвоенной силой из тьмы Эреба.

Было от чего прийти в восторг и смущение. Иван Платонович выкинул не просто фокус: завещание было неожиданным, но совершенно логичным с деловой точки зрения. Господин Агапов поступил как настоящий хозяин, который не хочет, чтобы его труды пропали зря. Как видно, при оглашении произошла маленькая сенсация, от которой не все оправились до сих пор. Недаром Ляля смеялась и говорила, что отец их обманул. Действительно обманул. Но это был не обман. Так мог поступить только разумный и мыслящий человек, видящий насквозь даже самых близких людей. Тот, кто хочет сохранить все честно нажитое. И передать его дальше. Ему пришлось стать беспощадным, чтобы сделать большое благо. Чтобы не пошло по ветру нажитое и построенное. Чтобы красота, к которой так стремился и которую собирал, не была разбазарена за гроши.

Так что же такое завещал господин Агапов? Заглянем Родиону за плечо, он не обидится. А нам любопытно. Текст гласил:

«Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Предприняв учинить в недвижимом и движимом благоприобретенном имуществе моем распоряжение, долженствующее иметь по смерти моей действительную и совершенную силу духовного моего завещания, прошу сделать по нижеследующим статьям непременное исполнение:

1. Супруге моей Клавдии Васильевне Агаповой, урожденной Лоскутовой, предоставлю я ежегодный пенсион в размере 3000 рублей до наступления самой ее смерти, когда бы такая ни последовала.

2. Старшей дочери моей Ольге Ивановне предоставлю я ежегодный пенсион в размере 2000 рублей.

3. Средней дочери моей Владе Ивановне предоставлю я ежегодный пенсион в размере 2500 рублей.

4. Оставшееся затем все мое недвижимое и всякого рода движимое имущество, как то: дом в Петербурге, дачу в Парголове, паровую мыловарню, ценные бумаги, коллекции картин и прочих скульптур, счета в банке и прочее, – предоставлю в полную собственность моей младшей дочери Эльвире Ивановне, урожденной Агаповой, в пользование каковым она вступает немедленно по явке завещания, а во владение по наступлении ею совершеннолетия, а именно двадцати и одного года. На погребение мое, которое завещаю произвести без излишней пышности, и на раздачу бедным в милостыню издержать триста рублей. Сие распоряжение мое долженствует по смерти моей иметь действительную и совершенную силу духовного завещания, учинено мною в здравом уме и твердой памяти и писано все собственною моею рукою.