Читать книгу "Северная Пальмира - Роман Буревой"

Все не нравилось ему ныне в Хорезме – жара, обугленные руины, корявые, намертво вцепившиеся в землю карагачи, хмурые крестьяне, выползавшие из своих нор в горах и боязливо спускавшиеся назад к разграбленным и сожжённым жилищам. Не нравились поля, изрытые арыками, мутная вода в этих арыках, чуждая архитектура, восточное льстивое красноречие, смуглые женщины, готовые лечь в постель за пару лепёшек, исхудавшие дети, настырные, привязчивые, громкоголосые. Не нравились монголы, следящие за каждым шагом и всякий раз выскакивающие будто из-под земли. У Икела была нефритовая пайца, у Триона – золотая. Золотая пайца любого заставит согнуть шею. Варварам нельзя ничего объяснить. Им надо предъявить знак господина – и приказывать. Будто злым духам, услышавшим верное заклинание. Своего повелителя монголы боготворят. Пройдёт ещё пара веков, и они сложат легенды о Чингисхане и превратят его в бога. О боги, боги, может ли зло быть богом?.. А может, это вовсе и не зло? То, что зло для Рима, благо для детей далёкой степи. И наоборот. И весь вопрос в том, к какому племени ты принадлежишь. Да, с точки зрения племени все переворачивается с ног на голову. А если посмотреть с точки зрения одного человека, то мир совершит новый поворот – и уже не поймёшь, где голова, где ноги. Непрерывное кувыркание. Все решает точка отсчёта. А вот если с точки зрения всего мира – то что тогда?

Икел достал табачную палочку, закурил. Абракадабра какая-то! О чем это он? Что ищет? Ничего нельзя найти. Нет ни добра, ни зла, есть жизнь, смерть и хаос. Надо как-то дожить то, что осталось…

– Трион, ты здесь? – долетел из сада звонкий голос, и на террасу вбежал черноволосый худощавый юноша в грязноватой белой тунике. В тонких длинных пальцах он сжимал мятый листок. Юноша весь был остроугольный – острые плечи, острые локти, острые колени. Плечи он держал слегка приподнятыми, голову – втянутой в плечи. И оттого походил на очень умную птицу, расхаживающую среди людей и знающую их язык. Да, людей он понимал, а вот люди его – не всегда. – Я тут одну формулу вывел, не взглянешь? – спросил юноша почти небрежно и протянул Триону листок.

– Что за формула? – Трион внимательно посмотрел записи на листке. – Интересно… Оч-чень интересно… Это же просто здорово, Минуций! – Он похлопал юношу по плечу. – Ты теперь у нас главный теоретик!

На острых скулах юноши вспыхнули красные пятна – обожал малец похвалы! Просто до безумия. Больше, чем красивых наложниц, хотя к девчонкам питал слабость необычайную. Под каждую юбчонку заглядывал. Все в лаборатории посмеивались над этими двумя его страстями.

– Мир – это как кочан капусты, – поощрённый похвалой, тут же принялся рассуждать Минуций, – обдираешь лист за листом и добираешься до сладенькой кочерыжечки. Хочешь отведать кочерыжечки, Корнелий? – обратился Минуций к Икелу запросто, будто тот был мальчишкой и Минуцию ровня.

– Не люблю капусту, – буркнул бывший префект претория.

– Идите, гляньте на новых добровольцев, – приказал Трион Икелу и Минуцию. – Если кто не понравится – гоните в шею. Разрешаю. А у меня Кронос… Вот тут… – Физик постукал себя ребром ладони по шее.

За Минуцием Икел специально посылал верных людей в Александрию – чтобы те выкрали молодого учёного и привезли в Хорезм. После взрыва первой бомбы в Нисибисе весь Римский мир был беспомощен и жалок – нате, приходите и берите его тёпленьким. Но монголы почему-то не пришли, и Рим кое-как оправился. Но под шумок Икел сумел утащить Минуция у римлян из-под носа. Прежде одарённый юноша не участвовал в разработках Триона, Икел ожидал, что Минуций будет артачиться и протестовать, и уж прикидывал, как придавить и подчинить строптивца. Но ошибся. Минуций, привезённый насильно, обрадовался внезапному повороту колёса Фортуны и тут же с азартом включился в ежедневный труд новой лаборатории Триона.

Икел почему-то вспоминал об этом, пока они шли к маленькому домику у ворот.

– Чего ты такой хмурый, Корнелий? – весело спросил Минуций. Он на ходу срывал цветы с клумб и пытался сплести из них венок, но ничего не получалось – цветы ломались в его тонких неуклюжих пальцах и ни за что не хотели соединяться друг с другом.

– А чему радоваться?

– Да посмотри, какое утро! И цветы как пахнут! Ты умеешь плести венки?

– Не умею.

– Жаль. – Минуций повесил венок на ветку кипариса. Венок тут же распался. – Кстати, знаешь Угея, монгола, что охраняет лабораторию? Молодой парень, чуть постарше меня? Надо тебе с ним познакомиться. Он воин, как ты. Приставлен лично ко мне. Если я попытаюсь удрать, он меня убьёт. Он немного кумекает по-латыни. Вот я его и спрашиваю: «А ты не боишься, Угей, что я убью тебя»? Он, конечно, ничегошеньки не понимает в физике. Но так забавно смотреть на его бурую физиономию – как он хмурит свои брови кустиками и, коверкая слова, говорит: «Ты не умеешь меня убивать». А я ему возражаю со смехом: «Умею, умею!» Ведь, правда, я умею. Возьму, подложу ему кусок нового изотопа в штаны – и все. А кстати, Корнелий, где твой кинжал?

Икел схватился за пояс – кинжала не было. Он повернулся и посмотрел на Минуция. Тот собирался сделать ещё какое-то обманное движение, но выронил Икелов кинжал из неловких рук.

– Не получилось! – засмеялся Минуций. – Хотел сделать фокус, но не получилось…

Он развёл руками. Икел, ничего не говоря, подобрал кинжал.

– Да ты не сердись, Корнелий, я тебя очень люблю. Ты хороший парень.

Минуций остановился перед цветущими нарциссами, наклонился понюхать их и замер.

– Ха-ха-та-ха, – выдохнул он что-то вроде напева. Потом, опомнившись, кинулся догонять Икела. – Готово! – радостно выкрикнул.

– Что готово? – не понял Икел.

– Новая формула, – сообщил Минуций, глядя куда-то мимо бывшего префекта огромными карими глазами. – Мы тут такое можем сделать, ты даже не представляешь! Замечательно. Трион – он молодец, гений, я его обожаю. А ты?

Икел не ответил. Они уже подошли к домику. Изнутри доносился непрерывный галдёж. Когда Икел открыл дверь, голоса на мгновение смолкли, а потом добровольцы принялись орать громче прежнего. Проситься на работу к Триону сбежалась толпа босоногих и ободранных крестьян. Прослышали, что у Триона платят, что кормят до отвала, вот и явились. Лица худые, измождённые. Впрочем, у этого не очень, и у этого тоже. Икел остановился, тронул оборванца за плечо. Под ветхой тканью ощутил сталь тренированных мускулов. Убрал руку. Отошёл. Сделал вид, что ничего не заметил. Есть у Икела время выйти из домика? Есть или нет?.. И увести Минуция, и… Нет, не успеть. Рысий взгляд десятника-монгола что-то такое разглядел. Варвар тут же схватился за саблю. Клинок монгола рассёк «добровольца» надвое. Двое других охранников кинулись с саблями на безоружных крестьян. Стоявший у самых дверей невысокий, но ладно скроенный паренёк увернулся от удара, выдернул из рукава кинжал и даже сумел вонзить его в шею степняку, но подлетевший на помощь товарищу монгол зарубил оборванца. Минуций подпрыгнул в воздух, будто собирался улететь, но никуда не улетел и шлёпнулся на пол. И вдруг губы его плаксиво скривились, и Минуций, отмахиваясь ладошкой, пополз в угол. Икел бросился к нему, толкнул к выходу. Поймал чью-то руку с саблей и вывернул… Минуций вскочил, боднул лбом дверь – изо рта его фонтаном текла рвота. Икел выскочил следом. А там внутри продолжалась бойня. Маленькие людишки, которым очень хотелось есть, погибали под ударами сабель. Ну что ж, голод более не будет их мучить.