Читать книгу "Тайна серебряной вазы - Елена Басманова"

Пановский не отрывал взгляда от лица Государя – вся кровь отхлынула, казалось, от его румяных щек, он беззвучно шевелил губами. Потом невидящими глазами посмотрел на Пановского.

– Я, я должен пойти к Алике, – голос у Императора дрогнул, – она должна непременно увидеть этот документ, она так волновалась, она так поддерживала меня все бесконечные недели ожидания...

Он двинулся было к дверям, не выпуская из рук свитка, но затем спохватился, повернул назад, дернул за бархатный шнур колокольчика. Дверь открылась, и в ее проеме возник флигель-адъютант.

– Владимир Сергеевич, попросите Александру Федоровну пожаловать сюда...

Флигель-адъютант вышел, а Николай со свитком в руке ходил взад-вперед по кабинету.

Потом остановился и посмотрел на Пановского неожиданно отчужденным ледяным взглядом.

– Уверены ли вы, что это тот самый документ?

– У вас, Ваше Величество, есть какие-то сомнения?

– Надеюсь, что сомнений нет у вас. И содержание документа не вызывает у вас сомнений.

– Я не знаю арабского, – Пановский чувствовал подвох.

– Да? – Николай подошел к нему ближе и пристально посмотрел в глаза шефу сверхсекретного бюро. – Я тоже его не знаю. Но рисунок, похоже, подлинный.

В этот момент двери кабинета распахнулись, и в комнату быстрым шагом вошла высокая, стройная белокурая красавица в светлосером платье из плотного шелка. Несмотря на ее чудные волосы, тяжелой короной лежащие на голове, и темно-синие глаза под длинными ресницами, в ее наружности было что-то отталкивающее.

– Ники, милый, ты чем-то встревожен? – спросила она, не обращая никакого внимания на поклон Пановского. – Я здесь, девочки здоровы, они в детской играют. Что это?

Она взяла из рук мужа свиток и развернула его. Нескольких фраз, произнесенных Николаем на французском языке, оказалось достаточно, чтобы она поняла, какая связь существует между пожелтевшим пергаментом и пророчеством Авеля.

Она перевела изучающий взгляд на вскочившего при ее появлении в кабинете Пановского. Ее лицо и кисти рук медленно покрывались некрасивыми красными пятнами.

– Я не знаю, как поступить, – Николай перешел на русский язык, – и почему, почему великие тайны прошлого достались именно мне? Чем я провинился перед Господом Богом?

– Успокойся, дорогой Ники, – Александра Федоровна взяла его за руку и усадила на диван. – Подайте же воды Государю, – обернулась она к Пановскому.

Пановский подошел к инкрустированному столику, на котором стояли бутылка красного бордоского вина, бутылка красной мадеры, бутылка сельтерской воды, кувшин с питьем, хрустальные фужеры. Он налил сельтерской воды в фужер и протянул Императрице. Она взяла его из рук Пановского и поднесла к губам мужа. Пановский почтительно застыл около дивана.

– Не волнуйся, Ники, ничего больше не случится, – уговаривала она мужа, – вот и наш спаситель тоже так думает.

Александра Федоровна поставила фужер с водой на письменный стол и еще раз развернула свиток. Николай сидел на диване, опустив сведенные ладони между сомкнутыми коленями и с обожанием и надеждой смотрел на жену.

– Да, я узнаю эту тугру, – неприязненно подтвердила Александра Федоровна, – в детстве нам показывали ее много раз и требовали запомнить. Знание пригодилось. Все, все, на чем стоит подобная тугра, следует немедленно уничтожить, разбить, сжечь. Так нам внушали. – Губы ее судорожно подергивались. – В России я ни разу не видела этого страшного знака...

– Почему требовалось сто лет ждать, пока можно будет прочитать это ужасное пророчество? Почему не нарушили запрет императора Павла? – с детской обидой произнес Николай.

– Ники, милый, – успокаивала его Александра Федоровна, – все позади. Иди сюда. Николай встал с дивана и подошел к жене, стоящей у камина.

– Я хочу вместе с тобой видеть, как сгорит ужасный свиток, – произнесла императрица. – Я хочу, чтобы от него осталась только кучка пепла. Ты сам бросишь его в огонь? – Мне неприятно, милая. – Николай заглянул в глаза жене. – Он должен сгореть. Смотри же... Александра Федоровна бросила желтый свиток в камин.

Пановский, наблюдавший всю эту сцену, ощущал себя бесплотным, как привидение.

Они не замечали его присутствия. Они были заняты друг другом и своим императорским несчастьем.

Минуту-другую все трое смотрели на огонь – он облизывал круглые бока пергамента, который лежал неподвижно среди догорающих поленьев. Потом они заметили, что края начали медленно чернеть, и свиток стал уменьшаться. Легкое потрескиванье и странный запах сопровождали уничтожение документа, с такими опасностями доставленного в Ливадийский дворец. Когда черные края сомкнулись, где-то посередине того, что называлось еще недавно свитком и сохраняло свою форму даже в обугленном виде, на мгновение вспыхнул маленький фиолетовый язычок пламени, и наступила полная тишина.

– Вот и все, Ники, – голос Александры Федоровны стал безмятежно-спокойным, – отправим в огонь и то, что писал безумный монах Авель.

Николай протянул жене листок, недавно изъятый из серебряной вазы, и она бросила его в камин.

– Тобой еще будут гордиться твои потомки, – Александра Федоровна надменно выпрямилась. – Ты поблагодарил господина Пановского?

Шеф сверхсекретного бюро вздрогнул и нерешительно улыбнулся.

– Конечно, дорогая, – ответил ей Николай, – господин Пановский сегодня отобедает с нами. Пусть он подумает, что бы ему хотелось получить в качестве награды. Как он решит – так и будет. Земли, капитал, должность, орден? А на память о нашей встрече пусть останется у него та серебряная ваза.

Николай поднял со стола вазу и протянул ее обескураженному Пановскому.

Шеф сверхсекретного бюро принял царский подарок, хотел было разомкнуть пересохшие губы и поблагодарить венценосную пару, но Николай и Александра уже удалялись в распахнувшихся дубовых дверях кабинета.

Глава 23

Пароход «Александр», два дня назад отчаливший от пристани на Калашниковской набережной Петербурга, приближался к Благозерскому архипелагу. На его палубе в толпе паломников-богомольцев стояли Мария Николаевна Муромцева и Клим Кириллович Коровкин. Мария Николаевна, в которой за последние полгода произошли разительные перемены, выглядела уже не розовой гимназисткой, строгой серьезной барышней. Она, кажется, стала выше ростом, детская припухлость и мягкость черт сменились четкостью линий и пугающей бескровностью. Доктор Коровкин связывал столь явные, беспокоящие его перемены, с необычным течением январской инфлюэнцы и физиологическими процессами взросления. Какая-то невидимая внешнему взгляду работа совершалась и в Муриной душе.

Поездка всколыхнула в докторе Коровкине полузабытые воспоминания.

После святочных дней опасения как-то незаметно рассеялись, будто никогда их и не было. Тайна березового полена, найденного вместо младенца в раскопанной могиле, – о чем Клим Кириллович рассказал близким ему людям, – расстроила Полину Тихоновну, обсуждалась в семье Муромцевых, но никаких разумных объяснений никто предложить не мог. Только Мура упорно молчала, как будто знала что-то, чем не хотела делиться с другими.