Читать книгу "Морской волк - Борис Царегородцев"

А вот революционная романтика — была. И разговоры — эй, руссо компаньеро, вот дело настоящее, мировой пожар. Когда вы у себя перестанете отсиживаться? Да плюньте вы на вашего слишком осторожного вождя. Если он иначе думает, значит предатель дела мировой революции, которого в расход, ну а мы поможем! Романтики и велись — вроде Кольцова. Эх, Гренада, ты, Гренада!

Еще — флота не было. Заточенность на «малой войне» вблизи своих берегов привела к тому, что нечем было нашим сопровождать конвои, обеспечивать бесперебойные поставки оружия и всего прочего дружественному нам режиму. Так было позже, во Вьетнаме, на Ближнем Востоке, но вот в Испании — нет. Ну не тянули крейсера типа «Красный Крым» против «Канариаса» или «Фиуме», тяжелых восьмидюймовых! Нужен все ж России дальний, океанский флот!

— При мне, в тридцать восьмом, командующего ТОФа расстреляли, — рассказывал Кириллов. — Там, конечно, разговоры были всякие, но главная причина — злостное пренебрежение своими обязанностями. Вот вы, Михаил Петрович, как моряк, понять должны. Главной ударной силой флота всерьез считаются торпедные катера, которые едва для Финского залива годны, а в океане их заливает, и три десятка подлодок-«малюток», едва подходящие для ближнего базового дозора; да, были еще два эсминца-«новика». И это против японского флота, где одних современных линкоров восемь, а еще тяжелых крейсеров полтора десятка, эсминцев и подлодок сотнями — и бои на Хасане. Всерьез тогда опасались десанта в Приморье, а уж север Сахалина удержать не надеялись. Понятно, что промышленность многого дать не могла. Но какого… ты, комфлотом, молчал, тревогу не бил! Вот и расстреляли.

Да, суровое все ж время. Неужели анекдот про Жукова это чистая правда? «Полковник, к вечеру взять этот город! Сделаешь — дам Героя, генерал-майора и дивизию. Не сделаешь — расстреляю».

— Однако простите, товарищи командиры. — Кириллов упорно называл нас по-старосоветски. — У меня связь с Диксоном сейчас. Проверить надо — готовы ли? Вдруг «Шеер» действительно туда пройдет?

Он встал и вышел из кают-компании. Все молчали.

— Ну что, товарищи, — сказал наконец Петрович, — поздравляю! Процесс пошел.

— Какой процесс? — не понял Родик, все еще держа в руках «Архипелаг».

— Нашего перехода на «темную сторону Силы» — с точки зрения истинного демократа. На службу, не только телом, но и душой — Красной империи зла.

— Но как же… — замялся Родик. — Формально мы не…

— А реально? — говорю уже я. — Сколько еще у нас продлится автономность? А после — топиться всем? Нет уж, придется нам гавань искать. И где?

— Деды наши при Сталине жили, — поддержал Сан Саныч, — и мы поживем, дай бог!

— Жить это одно. Служить — другое.

— Слушай, мы все ж не гэбэшники, а бойцовые морские волчары. Натасканные, чтоб рвать врагов внешних. Которые у державы нашей, хоть империи, хоть дерьмократии, есть всегда. И эту работу надо кому-то делать. В любое время. Возражения, боец?

— Убедил же вас этот иезуит!

— Скорее уж жандарм из бывалых — читал, такими они и были.

После того дня за Кирилловым как-то закрепилось прозвище «Жандарм». За глаза — но произносимое с уважением.

От Советского Информбюро, 25 августа 1942 года.

На Северо-Западном фронте происходили бои местного значения. На ряде участков наши подразделения отразили атаки пехоты противника. Около населенного пункта В. советские бойцы ворвались в траншеи противника и вели рукопашные бои с гитлеровцами. Наши летчики сбили в воздушных боях 3 немецких самолета. Кроме того, огнем зенитной артиллерии сбито 5 немецких транспортных самолетов «Юнкерс-52».

— Боевая тревога!

И нет больше на лодке отдельных людей со своими характерами, памятью и даже жизнью. Все — как одно целое, на своих постах, стали частями машины, Корабля. Нет людей — есть функции, которые должно выполнять. Даже если в отсек рвется вода или горит огонь — никто не может бросить пост и уйти без доклада и без приказа. Потому что иначе Корабль может погибнуть. И вместе с ним — все.

Автономке конец, путь на базу, домой.

Тихо лодку глубины качают.

Спит девятый отсек, спит девятый жилой,

Только вахтенный глаз не смыкает.

Что он думал-гадал? Может, дом вспоминал,

Мать, друзей или очи любимой?

Только запах чужой все мечты оборвал:

Из отсека повеяло дымом.

Сообщить бы куда — не уйти никуда,

И в центральном ведь люди, не боги.

Только пламя ревет, и сильней душу рвет

Перезвон аварийной тревоги.

Кто читал, отдыхал или вахту держал

По постам боевым разбежались,

А в девятом, кто встал, кто услышал сигнал,

За себя и за лодку сражались.

Ну а кто не успел, тот заснул навсегда,

Не почувствовав, что умирает,

Что за миг до конца им приснилось тогда,

Никогда и никто не узнает.

За живучесть борьба! Ставка — жизнь! ИП забыт,

Гидравлические рвутся трубы.

Смерти страх. К переборке восьмого открыт

Путь к огню! Дым и новые трупы!

Бьет струя ВПЛ, но огонь не поник,

Тщетно ищут спасенья в десятом…

Сквозь удары туда пробивается крик:

— Что ж вы держите?! Сволочи! Гады!

Отзывается сердце на каждый удар,

Рядом гибнут свои же ребята,

И открыть бы… Да нет, смерть войдет и сюда.

И седеют от криков в десятом.

Тишина. Нет страшнее такой тишины…

Смирно! Скиньте пилотки, живые.

Двадцать восемь парней, без вины, без войны

Жизнь отдали, чтоб жили другие.

Встаньте все, кто сейчас праздно пьет и поет,

Помолчите и выпейте стоя!

Наш подводный, ракетный, наш атомный флот

Салютует погибшим героям!!![27]

Вот только погибать, по справедливости, должны те, кто по ту сторону. Сколько их там, на «Шеере»? Тысяча сто пятьдесят — по штату. Те, кто в нашей истории расстреляли «Сибирякова». И пусть кто-то в светлом будущем брезгливо морщит нос — атомная подлодка с самонаводящимися торпедами против корабля давно прошедшей войны! Для нас эта война, куда мы попали, не прошедшая. И мы идем не меряться силами в честном бою — мы идем убивать. Для того, чтобы будущее было светлым, для того чтобы оно было вообще. Потому что в этом мире, как мы установили опытным путем, ничего не предрешено. Не дай бог здесь Сталинград не устоит и немцы прорвутся! Наших там — никто не жалел. И мы никого жалеть не будем.

Нет, гуманность на войне тоже оружие. Если сдадутся — будут жить. «Шеер» в составе нашего флота это хорошо, но тысяча сто единиц рабсилы ценность не меньшая. Как удивился Кириллов, когда я спросил, на чем они собираются вывозить в Архангельск пленных.