Читать книгу "Выше стен - Тори Ру"

в зеркало заднего вида. Снег усилился, в метре отсек видимость, и даже противотуманки ни черта не помогают — значит, есть надежда, что и меня скоро к хренам занесет где-нибудь на обочине с поднятым вверх большим пальцем.

— А ты? Ты хоть кого-нибудь любишь? Если да — держись за этого человека. Иначе невыносимо, иначе так и останешься подонком без шансов на исправление…

Меня мутит, острое сожаление сжимает нутро. Папаша кается. Соглашается, что был подонком. Реально.

Я много лет в красках представлял этот разговор, радовался или злился, придумывал самые каверзные вопросы и самые обидные отповеди, но сейчас на откровения не тянет. Не хочу слушать этого придурка, не хочу признавать его правоту, но его слова против воли достигают разума и выводят из равновесия. Я в недоумении, как земля все еще носит меня, почему он вообще говорит со мной, и по щеке стекает что-то горячее.

Быстро провожу по ней пальцами, папаша замечает и тут же наседает:

— Ты ужасно обошелся с девочкой. Она не заслуживает такого. Это огромная боль, огромный урон. Надеюсь, когда-нибудь ты осознаешь, что наделал. Надеюсь, этот опыт сделает тебя лучше. И все же… Где деньги, сын? — Последнее слово он произносит с придыханием, и все портит.

Я киваю и вдохновенно подхватываю:

— А может, ты перестанешь в моем присутствии так яростно о ней заботиться? У нее в голове одни бабочки, а критического мышления — ноль. Все из-за вашей гиперопеки. Она спит с кем попало и влипает в неприятности. Чем не эскортница, да?.. Она же сама ко мне пришла, предложила себя и притащила деньги. Что бы ты там ни думал, я ее не просил… — Я скалюсь и доверительно двигаюсь ближе: — Пап… а ты ее, часом, не того… тоже? Иначе с чего такое обожание?..

Его руки до хруста сжимают руль. Он бы врезал мне, но дышит по системе. Вся чертова семейка практикует дыхательные техники любимой доченьки — не удивлюсь, что они и транки жрут вместе.

Отец выглядит усталым и поверженным, сдувшимся, как воздушный шарик. Мне его жаль. Жаль настолько, что хочется забить свои слова обратно в поганую глотку, но, в отличие от него, я не могу показаться слабым. Изо всех сил изображаю покерфейс, и его прорывает:

— Бедная девчонка, угораздило же ее… Ты ухмыляешься, тебе весело, да? Ну что ж. Эти деньги — ее последняя надежда. Она пережила страшное. Отец Регины родился в горной республике, в очень уважаемой семье, но, поступив в институт в другом городе, пошел по кривой дорожке. Азартные игры, наркотики, бандитизм… Семья от него отказалась, и он пустился во все тяжкие. Романтика быстро сошла на нет. Наташа больше не хотела продолжать отношения, но иногда была вынуждена оставлять Регину с ним. В знак устрашения или черт разбери почему, он выкрал ребенка, отвез в горы и оставил у совершенно посторонних людей. Пару месяцев он им даже платил, а потом попался за другие преступления, загремел в СИЗО и платить перестал. Стоит ли говорить, что девочка была там никому не нужна? Ее держали в каменной пристройке, били, морили голодом. С ней даже не разговаривали… Все, что радовало ее, — цветы да бабочки.

Наташа пережила ад. Регина — тоже. Даже не знаю, кто из них страдал больше.

Мерзавца осудили, но он долго не сознавался в похищении и не называл места. Регина нашлась спустя пять лет — сама. Брела неизвестно куда и не могла ничего о себе рассказать — потому что не умела изъясняться…

С ней работали психологи, но этой реабилитации катастрофически мало. Она ищет внимания, во мне видит защитника, она чиста душой. Если бы не ее стремление стать такой же, как все, я бы назвал ее ангелом! Те деньги, что ты… что она… отдала, предназначались для второго этапа реабилитации в Германии. Мы уже купили билеты. Стать полноценной — это ее мечта…

Каждое слово здоровенным гвоздем вбивается в мой онемевший мозг, на лбу проступает испарина.

— Останови… — Я бьюсь затылком о подголовник. Тошнота подкатывает огромной волной. — Останови, черт тебя дери!

Отец дергает руль вправо и врубает аварийку.

Раскрываю дверцу, падаю на колени, и меня выворачивает прямо на грязный снег обочины.

34 (Регина)

Одурманивающие объятия успокоительных плотно сжимают ребра, поднимаются выше и обхватывают шею, парализуют волю, но внутри больно, как будто в рот влили чайник крутого кипятка.

Я комкаю подушку, заворачиваю в узлы одеяло, но боль не проходит — даже тройная доза не облегчит моей участи и не поможет уснуть.

За черными окнами беснуется ветер, с разбегу врезается в рамы. Тонкие слабые стекла в ужасе дрожат. Дрожу и я — рядом больше нет надежного тепла. Оно никогда и не было надежным, просто я опять перепутала явь и мечты и ошиблась. Я в нем ошиблась…

Перед глазами стоят его слезы в момент, когда мы вдвоем улетели из собственных тел, и сегодняшний взгляд — абсолютно пустой, безучастный, как у недосягаемого холодного человека с обложки глянцевого журнала.

А еще — сотни изумленных, настороженных, злорадствующих глаз незнакомых некрасивых людей, проводивших меня в мой последний путь до подсобки, внутреннего дворика и такси.

Он тоже был среди них. Поправлял потрепанный отцом пиджак, сплевывал под ноги и ухмылялся…

«Позор». «Предательство». «Унижение».

Кажется, это называется так.

Зубы стучат, рыдания сотрясают как конвульсии.

Ворохи пыли и камешки — из них можно выстроить целые города и миры, но здесь я оказалась не готовой к огромному разнообразию ярких блестящих оберток… В этой реальности меня спасало лишь умение распознавать истинную суть окружающих, их уродство и красоту, но как жить теперь, если я даже этого на самом деле не умею?

— Как же больно… — Я скрючиваюсь от очередной, выжигающей все живое волны воспоминаний, выбираюсь из плена одеяла и сажусь на уголок кровати. Рассматриваю белые подрагивающие колени и кончики пальцев, но произошедшее не выходит из головы.

В тот дождливый, смазанный в реальности вечер, в темноте и безысходности его мира, я любила его и отдавала всю себя. Видео, запечатлевшее наше одиночество, признания без слов и затаенные надежды, стало нашей тайной, оно прекрасно, но я бы ни за что на свете не показала его посторонним.

Зачем он сделал это?..

Неужели его обида переросла в ненависть, и она настолько сильна?!.

Неужели ему уже не страшно и не больно?

В заунывные завывания слишком рано пришедшей зимы вклинивается посторонний звук — еле слышный,