Читать книгу "Гобелен - Карен Рэнни"

«Алекс, я скучаю по тебе. Сохрани тебя Бог, Алекс. Сохрани тебя Бог».

Она не заметила, как ногти ее вонзились в ладонь. Она сжимала кулаки, пока не почувствовала боль.

Тяжко вздохнув, Лаура продолжила путь. По дороге она сорвала с куста только что распустившуюся розу. И положила эту розу на мраморный саркофаг, в котором лежало тело ее сына.

Однако она не стала останавливаться у памятника Алексу. Боль была слишком острой. Ей хотелось попрощаться с Хеддон-Холлом — но не с Алексом, с ним она не хотела прощаться.

В те дни, когда Лаура не работала ни в больнице, ни в приюте, она старалась чем-то занять себя, чтобы не думать о нем.

Даже сейчас ей было очень больно.

С тех пор, как она себя помнила, она жила любовью к нему. Даже маленькой девочкой она делила дни на те, которые провела с ним, и те, которые прожила без него. Но теперь ее любимый умер. Он больше никогда не вернется. Дядя Персиваль и Долли оказались правы. Боль не проходит со временем. По ночам она по-прежнему пыталась прижаться к нему покрепче, но его не было рядом. И никогда, никогда не будет. Она прекрасно понимала это, но сердце отказывалось верить в окончательность приговора.

Она поднялась по ступеням и зашла в холл. Симонс принял плащ из ее рук.

— Как вы сегодня себя чувствуете, миледи? — спросил он так, словно она пришла с прогулки, а не вернулась после годичного отсутствия.

— Спасибо, Симонс, прекрасно. — Она улыбнулась. — А как ты?

— Здоров. Как всегда, миледи. — Дворецкий тоже улыбнулся.

— А как остальные?

— Все такие же никчемные, миледи, — сказал Симонс, тотчас погрустнев. Как и раньше, в Хеддон-Холл шли служить неохотно. По округе ходили слухи о призраке страшного графа, навещавшем дом предков. Глупые суеверные люди!

Окинув взглядом широкую парадную лестницу, Лаура медленно поднялась по ступеням и остановилась перед массивной дверью. Симонс молча подал ей ключ. Лаура открыла ее, вошла и тихо притворила за собой Дверь.

Она не видела тревоги на лице Симонса.

Она вообще ничего не видела. Прошлое нахлынуло на нее, заслонив настоящее.

«Благодарю тебя, Лаура. За твою красивую грудь и за твои исковые губы. За то, что приняла меня таким, какой я есть. За сладость твоих губ и нежность твоих поцелуев».

Она повернула голову. Массивная кровать под зеленым балдахином стояла на том же месте. Лаура не сомневалась в том, что балдахин каждую неделю тщательно чистят. В центре комнаты стоял круглый стол, тот самый, с которого они как-то во время любовной игры свалили вазу…

«Ты хочешь этого, Лаура?»

«Да, хочу. Всегда хочу, когда об этом спрашиваешь ты».

Дверь возле письменного стола вела в гардеробную, где по-прежнему хранились вещи Алекса. Она не осмелилась открыть шкаф. И даже не стала открывать дверь, потому что увидела бы огромную ванну и трубу, ведущую к бочке на крыше. Потому что, увидев ванну, вспомнила бы, как они плескались там вдвоем, словно дети.

«Прекрати! Не терзай мой слух!»

«Ни за что! Ты не жалеешь меня, постоянно злоупотребляя моей чувствительностью!»

«Если я и хочу чем-то злоупотребить, то отнюдь не твоей чувствительностью, а твоим телом, дорогая».

«Ну только одну песню…»

«Ты торгуешься, как на рыбном рынке».

«Нет, всего лишь как твоя жена».

Лаура прошла в застекленную оранжерею. Растения еще больше разрослись, так что закрыли почти все стекло. Она опустилась на стул, но, посидев несколько секунд, встала и покинула комнату.

Здесь жили призраки. Призраки счастья. Призраки любви.

Она больше не могла находиться среди призраков.

Но все— таки в тот же день сделала перестановку.

Хотя Лаура поклялась не возвращаться в Хеддон-Холл даже после того, как ее дяди переберутся сюда, она все же не удержалась — решила вызволить рыцаря из темницы и перенести гобелен в Орлиную башню.

Симонс помог ей повесить гобелен на стену напротив стрельчатого окна. Отпустив дворецкого, Лаура окинула взглядом комнату.

Да, она была права — именно здесь должен висеть гобелен. Отсюда рыцарь сможет обозревать бескрайние равнины и холмы Хеддона. Лаура повернулась к окну. Вот та дорога, по которой она шла к черному ходу, чтобы разыскать Алекса и вытащить его из добровольного заточения. Сейчас этот «хитроумный» план казался Лауре по-детски наивным.

Она окинула взглядом холмы за рекой. Вся эта земля принадлежала Алексу. И после него должна была принадлежать его сыну. Потом — сыну его сына, и так до скончания века.

За это Алекс боролся. За эту землю, за покой на этой земле. Чувство долга привело его к гибели, как ее чувство долго завело в мрачные закоулки Лондона. Человеку дана стойкость от Бога, ибо дети, которых она выхаживала, отчаянно цеплялись за жизнь и выживали вопреки всему. А Алекс… Он выполнял свой долг, как она выполняла свой, помогая детям.

Долг, мужество, честь. Она всегда будет слышать эти слова — и всегда будет при этом вспоминать Алекса.

Своего любимого, своего друга.

А сейчас, стоя солнечным утром у окна Орлиной башни, она наконец-то начала постигать истину… Она постигала ее и принимала, впускала в свое сердце.

Принимала не со слезами, не с гневом. Принимала, потому что чувствовала: ей был преподнесен бесценный дар. Хотя этот дар был отнят так скоро, воспоминание о нем навсегда останется в ее сердце, и оно до конца жизни будет греть своим волшебным теплом.

— Прощай, моя любовь, — прошептала Лаура.

Тут утреннее солнце осветило лицо рыцаря и коснулось его губ тонким лучиком, порождая на губах улыбку. Да, рыцарь улыбнулся ей. Рыцарь с ней попрощался.

Глава 35

Пруссия

Мало того, что его корабль подожгли, так еще и его самого взяли в плен. Алекс предпочитал не вспоминать этот ужас и позор — граф Кардифф оказался в трюме французской плавучей тюрьмы.

Когда судно, на котором он был пленником, захватили союзники Англии, у него появилась надежда, но она вскоре угасла… Фридрих Прусский решил держать графа Кардиффа у себя в качестве заложника.

Алекс был зол на французов, еще больше — на пруссаков. Свое возмущение он высказал эмиссару Георга III. Этот тщедушный человечек занял столь высокий пост лишь потому, что был женат на дочери государственного секретаря.

Граф смотрел на эмиссара — тот лишь разводил руками и оправдывался — с нескрываемым презрением.

— Не знаю, что вы должны сделать, — подытожил Алекс, — но вы обязаны вытащить меня отсюда!

Пребывание во французской тюрьме пагубно сказалось на его здоровье. Хотя пруссаки относились к нему очень неплохо, он не желал злоупотреблять их навязчивым гостеприимством. Граф стал хромать еще сильнее, и к его многочисленным шрамам прибавились новые. Однако физические страдания не шли ни в какое сравнение со страданиями душевными.