Читать книгу "Самое красное яблоко - Джезебел Морган"

лгать.

– Лгать… лгать – нет. Но могут умалчивать. Недоговаривать. Хитрить. И вы сами поверите в то, во что хотите верить. Что же они сказали вам? Можете ли вы припомнить, слово в слово? Может, речь шла об образе, самозванце или ребенке, которому дурная мать даст древнее имя?

– Они сказали: Альбрия вернет благополучие и покой, когда Гвинллед вернется на престол, что его по праву крови. Видите, королева? Не может здесь быть двойного толкования.

Звуки отдалились, а цвета поблекли, когда от волнения у меня зашумело в голове. Одна паническая мысль билась птицей в силках: неужели снова? Снова носить кольцо из холодного железа, говорить с оглядкой, в страхе ненароком оскорбить дивных соседей? Снова знать, что в любой момент можешь стать чужой игрушкой, которую выкинут, изломав?

Или куклой, не имеющей своей воли в руках капризного мальчишки, который попросту не понимает, какую жуть творит?

Словно со стороны я услышала свой голос, в котором за злой насмешкой скрывался страх:

– С чего бы они столь откровенны с вами? Только из-за родства?

Но от Деррена не укрылась ни испарина на моем лбу, ни стиснутые до белизны пальцы, ни дрожащий голос. Он заговорил, медленно, словно успокаивал дурное животное:

– Им незачем желать зла – мне или вам. Альбрия – их земля тоже. Разве странно, что и они желают ей свободы, сытости, благополучия? Сколько лет мы уже живем с ними бок о бок, добрые соседи друг другу? Мы привыкли к ним, как и они – к нам, и нечего нам их бояться.

Смех клокотал внутри, кашлем разрывал грудную клетку. Добрые соседи, о да! Я ли не видела их доброту? Как я могла поверить ему, если слова его противоречили всему, что я знала с детства, всему, что говорила матушка?

Нет, не могла я допустить, что дивный народ добровольно может помочь кому-то.

Сказки должны оставаться сказками.

– Они вас все-таки обманули, ведь Гвинллед погиб на моих руках, и я слышала его последний вдох, – с напускным равнодушием сказала я, отвернувшись. Но голос дрожал и не мог обмануть Деррена. – И прошу вас, не приходите больше. Неровен час, и о ваших поисках прознает король. Не хотелось бы мне оказаться на дыбе из-за того, что вы поверили в сказки и так громогласно заявляете об этом на каждом углу.

Он поднялся и сухо поклонился.

– Не беспокойтесь, королева, – голос его звучал ровно и равнодушно, но взгляд был полон тепла и понимания, – не в моих интересах, чтобы он узнал. Вам ничего не грозит.

Я надеялась, в этот раз он уйдет навсегда, но надежда была щедро приправлена жгучим ядом – раз не вернется Деррен, то не вернется и Маргарет. И страх теперь уже навсегда лишиться сестры нашептал мысль дурную и сумасбродную: последовать за нею, куда бы она ни шла.

Раз Деррену открыты ее пути, то и я смогу пройти по ним.

Она просила только не спрашивать – но идти за ней она не запрещала.

Единственная мудрая мысль, которая пришла в мою одурманенную страхом голову, была о кольце. Пришлось высыпать на стол все содержимое шкатулки, прежде чем я отыскала его тонкий и тусклый ободок. Металл был успокаивающе теплым.

Сначала мне показалось, что я опоздала – или они и вовсе исчезли, обернувшись светом, или птицами, или ветром, но вдалеке, у старого поля, блеснуло серебро, словно луна отразилась в темной глади озера, и я бросилась туда. В кобальтовой летней ночи сияние Маргарет виделось издалека, и я спешила за ней, как за путеводной звездой, больше всего боясь потерять ее из виду – навеки.

О том, что добрые соседи в злой шутке могут завести меня обманным огоньком в чащобу, я старалась не думать.

Чертополох и сорные травы цеплялись за подол платья, и я заткнула его за пояс, бесстыдно обнажая ноги. Шиповник и ежевика на опушке безжалостно впивались в кожу, оставляя набухающие кровью полосы, корни арками выныривали из прошлогодней листвы, норовя подсечь ноги, и тонкие ветви хлестали по лицу, оплеухами обжигая кожу. Пот катил с меня градом, а сердце грохотало так сильно, что за шумом крови в ушах я уже не различала звуков леса.

Должно быть, ветки громко трещали под моими ногами и я медведем ломилась сквозь лес, ведь никто и никогда не учил меня ходить скрытно, и хоть и пыталась я не спускать глаз с далекого серебряного мерцания Маргарет, все же потеряла ее из виду. Незнакомые деревья высились вокруг, лениво покачивали ветвями в ночном безветрии, и едва различимый шепот плыл среди них. Дыхание с хрипом вырывалось из груди, остывающий пот холодил кожу, жглись и зудели царапины.

Небо над головой было чернее самой черноты, и редкие звезды сияли колко и зло.

В тот момент не было ни страха, ни отчаяния – видать, так громко колотилось сердце, что я не слышала их отравленного шепота. Не было обратного пути, да и возвращаться проигравшей мне претило. И тогда я стянула кольцо, стиснула его во влажной ладони и закрыла глаза. Тьма под веками была куда мягче и светлее лесной темноты.

Трижды я повернулась противосолонь, трижды позвала сестру, поддавшись наитию, и когда почудился мне далекий отзвук, медленно, шаг за шагом, пошла в ту сторону. И ветки больше не цепляли меня, и корни не путались в ногах, словно стала я желанной гостьей и шла не сквозь лес древний и незнакомый, а по родному саду, где дороги все знала наперечет.

Тьма под веками посветлела, распалась на сумерки и тени, на искры и силуэты, словно зрению уже ничто не было помехой. Деревья вздымались к небу тонкими свечами, незримый вихрь подхватывал палые листья и закручивал вокруг меня, и в их шелесте я различала голос, но не могла понять слов. Тонкие изящные фигуры выныривали из сумерек, шли рядом, а потом безмолвно исчезали, одаривая напоследок прикосновениями ласковыми и прохладными, как поцелуи морского ветра.

Что-то подсказывало мне, что глаз лучше не открывать.

Темная фигура выросла передо мной: высокая тень, чернота в темноте, жуткая, подавляющая – и в то же время прекрасная. И рядом с нею – только руку протянуть – сияющий абрис, тонкий и светлый, словно белая свеча в темноте. И то, что вело меня через лес, вело к нему.

Тихий серебристый смешок, мягкие ладони, скользнувшие по волосам, по щеке, легкий запах полевых цветов.

Маргарет.

Я все же открыла глаза.

Две ольхи росли передо мной – старая, со стволом кряжистым и