Читать книгу "Нарисуй меня - Алина Ланская"

Неделя — всего семь дней, зато каких! Каждый — совершенно особенный. Он за тысячи километров от меня, но я просыпаюсь и засыпаю с ним. Я знаю, какое у него сегодня небо и каким был вчера закат в окне его гостиницы. Он полдня ругает меня, как я его и просила: сдаю живопись. Все получилось намного лучше, чем на первом экзамене: и вовремя пришла, и Глеба не встретила, и место хорошее досталось, но главное — такая радость в душе, когда в руку кисть взяла.

Любовь. Красота. Свобода.

Я знаю это состояние, его каждый творец знает. Неважно, что у тебя в ладони — художественная кисть, скульптурное долото или игла с ниткой, — рука начинает двигаться сама, прекрасно ощущая пространство, понимая, что на самом деле нужно в это мгновение. Главное, не мешать, не бояться, довериться тому, у чего нет рационального объяснения.

Любовь. Красота. Свобода.

Это все Макс! Пропитал меня своей верой, пока я на экзамен ехала, такое сказал, что я чуть ли не бегом понеслась на экзамен. Да на меня до сих пор оборачиваются, хмурые, напряженные лица, а я в ответ улыбаюсь.

Любовь. Красота. Свобода.

— Неплохо, Пешкова, очень неплохо! — отметила профессор Антонова, когда я вернулась в экзаменационную аудиторию: телефон забыла. — Вы определенно справились с волнением.

Широко улыбаюсь, мне даже добавить нечего, разве что «спасибо большое». Сегодня я отпросилась с обеих работ, но на кафедру все же заглядываю — мало ли что! В пятницу у меня последний экзамен, результаты уже в понедельник. И если я поступлю, то сразу же напишу заявление, но сначала надо понять, не привалит ли мне завтра работы.

В коридорах шумно. Нет, это уже не студенты — абитуриенты по стенке жмутся, переживают очень. Сама такой же была. В прошлом году. А теперь эти самые стены мне помогают.

— Оу, Пешкова! Ну как успехи?

Нет, серьезно?

— Прожить без меня и дня не можешь, Голованов?! — не глядя, бросаю через плечо.

А когда оборачиваюсь, то вижу не Глеба, а злые глаза знакомой блондинки, которая вечно ошивается рядом с директорским сынком. Вот и сейчас парень за ее спиной стоит, наблюдает, как его подружка презрительно кривит губы.

— Понабрали отбросов в приличное заведение. Зря, что ли, папа столько платит. Глеб, ты бы уж сказал своему, пусть уборку проведет!

Пока подбираю в голове какой-то остроумный ответ, чтобы словесно проткнуть эту стерву, рядом с блондинкой открывается дверь, а из аудитории выходит старший Голованов. Легок на помине. Он чем-то озадачен, не сразу нас замечает. Я постаралась слиться со стеной — мне вот как раз внимания директора не хватало. Вижу, как испугалась блондинка, как нахмурился Глеб. Тишина повисла напряженная — мы все явно ждали, что Павел Петрович спокойно пройдет мимо, а мы продолжим разбираться.

Не получилось.

— Марина? Пешкова? — не поздоровавшись, окликнул старший Голованов. — Со мной пойдемте.

Ловлю злорадный взгляд блондинки. Понятия не имею, зачем понадобилась директору — никогда мне ничего не поручал, да и я слишком мелкая для него сошка. Переспрашивать глупо как-то, поэтому просто иду за ним в его кабинет.

— Присаживайтесь, Марина. — Директор кивнул на большой покрытый лаком деревянный стол. — Чай будете?

— Нет! — слишком быстро для вежливого ответа произношу я. Да мне и не до разговоров сейчас — никогда не была в кабинете директора и много потеряла. Это настоящая картинная галерея, такой я прежде не видела.

— Нравится? — довольно усмехнулся Голованов. — Каждый, кто сюда заходит первый раз, обязательно зависает над картинами. Его потом сложно в реальность вернуть.

— Не сомневаюсь! — Верчу головой, уже совершенно не стесняясь. — Удивительные работы, такие разные и такие неординарные, в каждой кисти скрыт талант.

Вдруг вижу, нет, не знакомую картину, а очень знакомую манеру.

— Узнали руку мастера?

— Конечно! Сложно спутать.

— Я думаю, из Максима получился бы очень достойный художник. Жаль, что решил связать жизнь с архитектурой.

— Он по-прежнему рисует, просто для себя.

— Конечно!

Замолкаю, потому что взгляд цепляет картину рядом. Шахматная доска. И несколько фигур на ней — картина недостаточно близко от меня, чтобы разобрать детали.

— Рядом картина Ксении Навроцкой, так ведь? — показываю на шахматную доску, не сомневаясь, что права.

— Она тоже была моей ученицей.

— Какой она была? Помимо того, что очень талантливой?

— Яркой, неординарной, непредсказуемой… — В голосе Голованова слышна неприкрытая грусть. — Столько лет прошло, а я до сих пор ее вспоминаю. А в последние месяцы так почти каждый день.

Молчание. Мне хочется спросить, зачем он меня сюда привел — не картины же показывать, в самом деле!

— Хорошо, когда о тебе помнят.

— Вы чем-то похожи на нее, Марина, но у вас совсем другая техника. Смотрел ваши работы, желаю вам благополучно сдать экзамены.

— Спасибо!

— Я увидел вас со своим сыном… — после небольшой паузы начал Голованов, а я наконец поняла, зачем я здесь. — Он иногда бывает назойлив, верно?

— Верно.

— Я с ним уже говорил о вас, но, видимо, чем-то задели вы его крепко. Мне не нужны конфликты с его участием. Давайте договоримся: будет приставать — сразу ко мне. И не надо стесняться. Поверьте, я сейчас за Глеба беспокоюсь.

Я согласно киваю. Директор больше меня не держит, и я прошу разрешения уйти. Лишь уже у двери набираюсь храбрости, чтобы задать бестактный вопрос:

— А почему именно в последние месяцы стали вспоминать Ксению?

— Девочка одна ее мне напоминает. Анна Штерн, молодая художница, знаете такую?

В горле застрял жутко колючий ком, и все, что я смогла сделать, — это изобразить кивок.

— Знаете, сначала показалось, что похоже пишет, что-то было неуловимое такое. Но это просто первое впечатление — на самом деле совершенно разные техники, энергетика другая. Но я запомнил первые ощущения. Вот и все! Спасибо, что выслушали, Марина. Вы можете идти.

Вот тебе и любовь, свобода, красота! Чувствую себя запертой в клетке, продышаться даже не могу! Но ведь Максим бы мне сказал, заподозри он подражание Ксении. Конечно, сказал бы!

До кафедры не дохожу. Закрываюсь в первой попавшейся свободной аудитории и набираю Генварского. Длинные гудки. Не отвечает. Странно, вроде сейчас у него нет никаких переговоров. Через пять минут снова звоню — результат тот же.

Максим перезванивает через два часа, за которые я себе чего только не придумала, но хоть гордость и остатки здравомыслия отговорили меня от звонка Дугину.

— Привет! Наконец-то! — радостно выдыхаю. — Я тебя чуть не потеряла.