Читать книгу "Капкан супружеской свободы - Олег Рой"

— Я не та мадам, которую вы ждали, но зато я — ее дочь. Позвольте представиться: Натали Лоран, студентка Сорбонны, актриса любительской театральной студии и ваша давнишняя поклонница. К тому же ваша книга здесь нарасхват, а бабушка давно вырезает все рецензии на ваши спектакли, которые только может отыскать, и, поскольку мы с вами в некотором смысле родственники, то…

Он ошеломленно слушал эту милую, не грешащую чрезмерной логикой девичью болтовню и не поспевал сознанием за тем ворохом информации, который она обрушила на него в первые же несколько секунд разговора. К тому же он мало что способен был понять сейчас из ее слов. Наталья Соколовская ей бабушка, и, значит, эта девочка и ее мать тоже приходятся ему родственниками. А девочка, вдобавок, откуда-то осведомлена о его профессии и его книге «Мой театр», давно уже переведенной на французский. А еще она умудряется играть в любительском театре, а бабушка, значит, все знала о нем, раз вырезала рецензии с упоминанием его имени… Нет, это было какое-то сумасшествие! Он на мгновение закрыл глаза и затряс головой, чтобы отогнать наваждение, а юная рыжая Натали вмиг замолкла, будто наслаждаясь произведенным эффектом.

— Я понимаю, вы этого не ожидали, — сказала она. — Но мы действительно все про вас знаем. И мама всегда говорила, что надо бы написать письмо. Но бабушка… ох, бабушка, представьте себе, живет воспоминаниями о том, как однажды ей сказали: «Ты только вредишь своей семье, ты опасна для нее!..» И она в самом деле боялась навредить вам. «Даже Ася не ответила на мои письма, — говорила она, — наверное, в России до сих пор судят за связи за иностранцами. Зачем мне портить жизнь моему внуку?…» Мы так и не смогли переубедить ее.

Она рассмеялась звонко и радостно, и Алексей, не находивший ничего особенно веселого в нынешних представлениях иностранцев о России, лишь задумчиво и вежливо улыбнулся в ответ. Он все еще не вымолвил ни слова, кроме первой недоуменной фразы, охотно предоставляя девушке инициативу в разговоре. Но та, кажется, вдруг решила быть более последовательной в общении с гостем и, отыскав глазами дверь в полутемный гостиничный бар, проговорила:

— Может быть, выпьем по бокалу мартини? Я хотела бы о многом рассказать вам, прежде чем мы поедем домой.

Слово «домой» отозвалось в ушах Алексея Соколовского сладким, несбыточно ласковым звоном, но, убоявшись спугнуть это неожиданное, как дуновение летнего ветра, ощущение счастья, он заговорил совсем не о том, что казалось ему наиболее важным:

— Не рано ли для мартини? Еще нет и десяти утра.

— Вовсе нет, — возразила Натали. — А вот не рано ли вы взялись меня воспитывать, дорогой родственник?

Он взглянула на него с хорошо сыгранным возмущением и тут же не выдержала, прыснула; Алексей засмеялся вслед за ней и, пока она буквально тащила его за руку к маленькому столику, подумал, что лед, похоже, сломан. Да, впрочем, и не было его, оказывается, никакого льда…

Она долго мешала соломинкой для коктейля пряно пахнущий напиток в бокале (себе Соколовский взял коньяк — в данном случае это было самым оправданным выбором) и, наконец, подняла на собеседника посерьезневшие, потемневшие глаза. Теперь он видел перед собой не веселого рыжего бесенка, а спокойную и чуть настороженную молодую леди. Натали… Наташа, Татка… В груди у Алексея защемило до того, что стало трудно дышать. В чертах этой девушки, не единым штрихом не напоминавших ему дочь, он вдруг почувствовал, уловил нечто большее, нежели простое сходство, — аромат общей юности до сих пор, пришедшейся на перелом двух опасных веков, схожее выражение лица в минуту задумчивости, родство семей и фамилий, отчаянно и весело гнавшее кровь в молодых жилах. Они не были похожи внешне, эти две девочки, но глазами молодой француженки на Алексея Соколовского сейчас вдруг взглянула Татка, полагающая с восхитительным, всесильным эгоизмом молодости, что она сможет рассказать и объяснить то, чего на самом деле ему не в состоянии объяснить никто на свете.

— Вы не должны осуждать бабушку, — сказала Натали, поглядев на него с некоторым вызовом и словно ожидая возражений, он же терпеливо ждал, не сочтя нужным говорить ей, что осуждать ему и в голову бы не пришло. — И никто не должен. Понимаете, она всю жизнь была очень, очень несчастна. Она вышла за моего деда не по любви; тот долго домогался ее, а она тогда еще не зарабатывала своими книгами достаточно, чтобы вырвать мать из нищеты…

— Наталья Кирилловна пишет книги? — перебил Алексей.

— Писала. Теперь уж, конечно, не может, да вы увидите сами… Но ее мемуары и записки о российском дворянстве и о русской революции были довольно популярны в свое время, хотя и не нашли слишком уж широкого читателя. Дед был такой… — она сделала неопределенный жест, чуть брезгливый, чуть заносчивый, и Алексей снова подумал: как же она молода! — Такой, знаете ли, жлоб. Ни о чем не хотел думать, кроме торговли недвижимостью. Но он ее любил. А она терпела не слишком-то нужный ей брак и все тосковала о своей Асе, с которой пыталась увидеться, но, видимо, опрометчиво и понапрасну.

Алексей Соколовский невольно поднял брови, и Натали заметила это движение изумления.

— Вы не знали? — помолчав, спросила она. — Было несколько эпизодов, когда бабушка предпринимала безумные, просто непростительные для солидной замужней женщины выходки, лишь бы добиться разрешения на въезд в Советы. Впрочем, все эти попытки закончились ничем, но она надеялась, что ее дочь хотя бы знает о них. Ваш дед о них, во всяком случае, точно знал.

Дед… Алексей, словно воочию, увидел его суховатую старческую фигуру, его трость с тяжелым набалдашником — с возрастом у Николая Ивановича Родионова появились неожиданные для его происхождения и карьеры купеческие замашки, страсть к дорогим старомодным вещам, — его выцветшие холодноватые глаза, жилистую, крепкую руку, которой он часто гладил внука по голове… И голос его, размеренный, чуть надтреснутый, вновь прозвучал в памяти Алексея Соколовского: «Твоя бабушка предала меня, нашу семью, свою Родину… Она смогла бросить собственного ребенка…» Ах, дед, дед! Сознательно ли ты обманывал мальчика, слушавшего тебя вполуха и резво семенящего рядом с тобой по дорожке зоопарка, или же ты говорил ему правду, которую создал для себя сам, — ту, что была для тебя единственной правдой в мире?

Алексей усилием воли вновь включился в то, что говорила ему Натали, размешивающая соломинкой остатки коктейля в бокале, и уловил обрывок ее фразы:

— …ужасно долго. Она думала, что этот Бог наказывает ее: ведь он однажды уже дал ей ребенка, а как она поступила с собственной дочерью?… Бабушка даже не смела обратиться к врачам, только молчала и плакала; я знаю, это было так, хотя она никогда не рассказывала мне об этом. Но потом случилось чудо. Они с дедом оба были уже во вполне солидном возрасте, когда на свет появился мой отец. И, может быть, это семейное у мужчин из семьи Лоран, потому что я-то родилась, когда отцу тоже было хорошо за сорок. Моя мать была намного его моложе.

— Была?

— Его уже нет, — спокойно пояснила Натали. И, заметив его виноватый жест, подняла вверх маленькую руку. — Нет, не извиняйтесь, вы ведь не знали об этом. Это случилось давно, и мы с мамой давно привыкли жить без отца. Он был очень хорошим человеком, но смерть приходит чаще именно к хорошим людям, не правда ли?