Читать книгу "Не буди дьявола - Джон Вердон"

Он отчасти ожидал этого звонка, но не думал, что так быстро.

– Гурни слушает. – Так он отвечал на рабочие звонки и, выйдя в отставку, не смог отучиться от этой привычки.

– Добрый день, мистер Гурни. Это Мэттью Траут, специальный агент Федерального бюро расследований. – Слова его прогрохотали, словно пушечный выстрел.

– Да?

– Я ответственный за расследование убийств, совершенных Добрым Пастырем. Я так полагаю, вам это известно? – Гурни не ответил и Траут продолжал: – Доктор Холденфилд сообщила мне, что вы и ваша клиентка вмешиваетесь в дело следствия…

Гурни молчал.

– Вы согласны с этим утверждением?

– Нет.

– Простите?

– Вы спросили, согласен ли я с вашим утверждением. Я сказал, что нет.

– И с чем вы не согласны?

– Вы подразумевали, что журналистка, которую я консультирую по вопросам, связанными с полицейскими процедурами, пытается вмешаться в ваше расследование, и я делаю то же самое. Оба этих утверждения неверны.

– Возможно, меня неправильно проинформировали. Мне сообщили, что вы выказываете живейший интерес к этому делу.

– Это правда. Это дело меня завораживает. Я хотел бы лучше его понять. А еще я хотел бы понять, почему вы мне звоните.

Повисло молчание, как будто агент был задет бесцеремонностью Гурни.

– Доктор Холденфилд сказала, что вы хотели меня видеть.

– И это верно. Можете ли вы найти удобное для вас время?

– Удобное – нет. Но удобство не главное. Я сейчас в отпуске в нашем семейном доме в Адирондакских горах. Вы знаете, где находится озеро Сорроу?

– Да.

– Удивительно. – Голос агента звучал высокомерно и недоверчиво. – Очень мало кто о нем слышал.

– У меня голова забита бесполезными сведениями.

На это плохо завуалированное оскорбление Траут не ответил:

– Можете приехать завтра в девять утра?

– Нет. А в воскресенье вы не можете?

Снова повисло молчание. Когда Траут наконец заговорил, то было слышно, что он изо всех сил сдерживается: будто нарочно растягивает рот в улыбку, чтобы голос не звучал гневно.

– Во сколько вы можете приехать в воскресенье?

– Во сколько вам удобно. Чем раньше, тем лучше.

– Хорошо. Жду вас в девять.

– Ждете где?

– Здесь нет почтового адреса. Оставайтесь на связи, сейчас мой ассистент объяснит вам, как ехать. Советую записывать внимательно, каждое слово. Горные дороги в этих краях обманчивы, а озера глубоки. И очень холодны. Никому не пожелаешь заблудиться.

Это предупреждение звучало почти комически.

Почти.

Когда Гурни записал дорогу до озера Сорроу и вернулся на кухню, Ким и Кайл ехали вниз по пастбищу. Сквозь облака, теперь менее густые, проглядывало солнце, и хромированное покрытие мотоцикла сверкало.

Гурни все переливал из пустого в порожнее “а что, если…” – как вдруг из прихожей донесся звук падающей вешалки.

– Мадди?

– Да? – через минуту она появилась в прихожей, одетая строже, чем обычно, то есть не во все цвета радуги.

– Куда ты собралась?

– А ты как думаешь?

– Если бы я знал, я бы не стал тебя спрашивать.

– А какой сегодня день недели?

– Пятница?

– И?

– Что “и”? А. Точно. У тебя сегодня группа в клинике.

Мадлен посмотрела на него своим особым взглядом, в котором были и усмешка, и раздражение, и любовь, и беспокойство.

– Мне заняться нашей страховкой? – спросила она. – Или ты хочешь сам разобраться? Я так понимаю, надо кому-то позвонить?

– Точно. Наверно, нашему страховому агенту в городе. Я уточню. – С прошлого вечера он уже много раз вспоминал об этом деле и потом забывал. – Лучше прямо сейчас позвоню, пока не забыл.

Мадлен улыбнулась.

– Что бы ни случилось, мы справимся. Ты ведь это знаешь?

Гурни положил на стол координаты озера Сорроу, подошел к Мадлен, обнял ее, поцеловал в шею и щеку, прижал к себе. Она обняла его в ответ и прильнула к нему крепко-крепко, и он пожалел, что она уходит.

Мадлен отстранилась, посмотрела ему в глаза и рассмеялась – совсем чуть-чуть, нежной полуусмешкой. Потом развернулась, прошла через короткий коридор, вышла через боковую дверь и направилась к своей машине.

Гурни из окна смотрел ей вслед, пока машина не скрылась из виду.

И тогда его взгляд упал на листок бумаги, скотчем приклеенный к стене над буфетом. На бумажке было что-то написано карандашом. Гурни пригляделся и узнал почерк Кайла.

Он прочитал: “Не забудь про открытку”. И стрелка, указывающая вниз. Прямо внизу, на буфете, лежал конверт, приклеенный к подарку Гурни. Ярко-голубой цвет выдал “Тиффани” и заставил с неприятным чувством вспомнить, как легко Кайл швыряется деньгами.

Гурни распечатал конверт и достал открытку. Она была простая, сделана со вкусом. Он еще раз перечитал надпись: “С днем рождения! Эта мелодия – для тебя!”

Гурни открыл ее, по-прежнему ожидая услышать навязшую на зубах мелодию. Но первые секунды три открытка просто молчала. Возможно, чтобы было время прочитать надпись внутри: “Радости и мира в твой день!”

А потом полилась музыка и длилась почти минуту. Это был пассаж из “Весны” Вивальди.

Учитывая размеры устройства – меньше покерной фишки, – качество звука было удивительное. Но не это ошеломило Гурни: музыка оживила в памяти старые воспоминания.

Кайлу было лет одиннадцать-двенадцать, и он еще каждые выходные приезжал в Нью-Йорк к Дэйву и Мадлен из дома матери на Лонг-Айленде. Он начал увлекаться современной музыкой, с точки зрения отца – бандитской, грубой и совершенно тупой. Тогда Гурни придумал правило: пусть Кайл слушает что хочет, но столько же времени слушает и классику. Тем самым он убивал сразу двух зайцев: и сокращал время прослушивания ужасной музыки, к которой сын-подросток был так привязан, и получал возможность познакомить его с шедеврами, которых Кайл иначе не услышал бы.

Не обошлось без споров и ссор. Но результат приятно удивил. Кайл обнаружил, что ему нравится один из классических композиторов, которых предложил ему Гурни. Ему понравился Вивальди, особенно “Времена года”. А из “Времен года” больше всего понравилась “Весна”. Именно “Весну” он охотно выбрал в качестве платы за то, чтобы слушать свою какофонию.

А потом что-то стало меняться – так постепенно, что Гурни не сразу заметил. Кайл начал слушать, снова и снова, и не только Вивальди, но и Гайдна, Генделя, Моцарта, Баха – и уже не в качестве платы за право включать всякую дрянь, а по собственному желанию.