Читать книгу "Застигнутые революцией. Живые голоса очевидцев - Хелен Раппапорт"

Хью Уолпол заметил среди зрителей много крестьян: «Они стояли там, в этой промерзшей толпе, как мне рассказали, нескольких часов – и были готовы простоять еще больше, если бы им велели сделать это». По оценкам Эдварда Хилда, «на Невском проспекте одновременно находилось сто пятьдесят тысяч человек», и это, «судя по всему, составляло не более пятой части от общего числа демонстрантов». «Там в строю, должно быть, находилось полмиллиона демонстрантов», – считал он. «И какое же сильное это производило впечатление! Там были лица и фигуры, по которым становилось ясно, что эти люди всю жизнь страдали и что для них выражение «свободная Россия» было наполнено истинным смыслом»{522}.

Американец Фрэнк Голдер наблюдал за теми, кто нес гробы в колонне, спускавшейся вниз по Невскому проспекту: через плечо у них висели красные ленты, на рукава были повязаны красные повязки. Гробы были покрыты красной тканью, за каждым гробом следовала «группа, достаточно слаженно певшая панихиду». За ними шли «многочисленные организации с флагами и транспарантами, одни пели церковные песни, другие – революционные и «про свободу»{523}. Многие колонны шли в сопровождении оркестров, которые чередовали медленное исполнение «Марсельезы» (она теперь неофициально стала национальным гимном) с утомительно монотонным «Похоронным маршем» Шопена. Эдвард Хилд отметил, что участники траурных процессий эпизодически «начинали церковное песнопение, или молитвы, или псалмы, а зрители присоединялись к ним, склонив головы и сняв головные уборы». Однако, несмотря на то что «Вечная память», русская православная молитва за умерших, была в тот день на устах у многих, представителям церкви не было разрешено проводить церковные обряды. У братской могилы не было ни священников, ни ладанок, ни крестов, ни погребальных обрядов, ни икон. Сопровождением этого скорбного зрелища были лишь залпы пушек Петропавловской крепости, которые салютовали каждый раз, когда очередной гроб опускали в могилу{524}.

Весь день и далеко за полночь траурные процессии продолжали двигаться по основным улицам города, объединив, как вспоминал Лейтон Роджерс, «в единый могучий человеческий вал старух и детей, рабочих и служащих, солдат и моряков, священников, людей из всех слоев общества». «Поток траурных колонн был настолько непрерывным, а ряды колонн настолько плотными, что тем, кто не участвовал в процессии, оказалось невозможным пересечь Невский проспект»{525}. Поздно ночью братская могила на Марсовом поле оставалась освещенной «ярким светом огромных военных прожекторов, чьи лучи, перекатываясь над головами демонстрантов, пришедших на место захоронения, выхватывали из темноты их транспаранты и развевавшиеся флаги, самих демонстрантов, певших панихиду и совершенно не обращавших внимания на грязь и слякоть. Эти картины внезапно появлялись в ярком свете и вновь исчезали в темноте». Как отметил Лейтон Роджерс, это «врезалось в память навсегда»{526}. Многие очевидцы из числа иностранцев сошлись во мнении о том, что огромная масса народа, принимавшая участие в траурном мероприятии, проявила чрезвычайное спокойствие и дисциплину, не было необходимости в каком-либо присутствии полиции. В тот день «участвовал в процессии и плакал» миллион человек. Исаак Маркоссон отметил: «Город, живший при полицейском государстве и до сих пор приходящий в ярость от непрестанных несправедливостей, сохранил спокойствие практически без соответствующих усилий со стороны властей… Коммуна, которой запугивали [обывателя], превратилась в общенародную конфессию, исполненную благостной скорби. Петроград был опасен не более, чем собрание церковно-приходской воскресной школы»{527}.

Вся торжественная, длительная церемония, организованная 23 марта 1917 года, стала, по существу, символическим жестом. Многие из жертв революции уже были похоронены в других местах родственниками, а среди тех, кого хоронили в этот день, конечно же, не было многочисленных погибших полицейских. Мэриэл Бьюкенен слышала даже, что некоторые гробы были заполнены просто камнями[66]. Берти Стопфорд заметил, что во время траурной церемонии «порой вместе с гробами несли просто деревянные дощечки с именами жертв, которые уже были похоронены». Всего он насчитал около 150 гробов, но слышал, что их было 168. Клоду Анэ сообщили, что власти подготовили место для 160 гробов. До Шарля де Шамбрюна дошли слухи о том, что число тех, кого торжественно хоронили в тот день, было увеличено за счет нескольких китайцев, умерших от гриппа{528}.

Одно можно сказать наверняка: никто из тех, кто писал о Февральской революции 1917 года или стал свидетелем тех событий, не смог представить точных цифр о числе погибших и раненых{529}. Согласно официальным данным, опубликованным в то время в газете «Правда» (они были закреплены в официальной советской историографии), всего было убито и ранено 1382 человека[67]. В то время появилось много оценок, касавшихся числа погибших и раненых, но они очень сильно разнились. Клоду Анэ сообщили достоверные сведения от человека из близкого окружения князя Львова, согласно которым «общее число жертв революции… в Петрограде составило до 7000 человек, включая всех раненых, доставленных в больницы и полевые госпитали, и мертвых. К этому следует добавить 1000 раненых, которых выхаживали в частных домах». Он сам считал, что погибло около 1500 человек{530}. Француженка Луиза Патуйе слышала разговоры о «7000 убитых», но многие из похороненных в тот день не относились к числу «погибших за свободу», и эти жертвы были благочестиво, «без суеты», погребены на городских кладбищах, а не в ходе «показной» церемонии на Марсовом поле{531}.