Читать книгу "Противоречие по сути - Мария Голованивская"

Ведь в его молодые годы именно красота являлась для него мерилом всякого совершенства, а наслаждение стихотворными формами, самим звучанием нашего великого языка заменяло ему еду и сон. Теперь же его волновало не зримое, а скрытое, поэтому, верно, и отказался он от стихотворного творчества и начал выражать себя только лишь посредством прозаического языка. Он сумел развить в себе своего рода внутреннее зрение и безошибочно отличал теперь кажущееся от сущностного, истинное от ложного. Он писал мне, что подверг и себя самого тщательному изучению и разбору, и, выделив тяжелейшие изъяны, принялся совершенствовать собственную личность. В этом нелегком деле первейшим его другом и соратником была Софья. Мне было внятно все высказанное Пушкиным. И верно, только зрелости свойственно отделять лживую видимость от самой сути, от самого замысла той или иной вещи или события. В молодости жизнь, наполненная бесконечными перипетиями, действует на мозг наподобие вспышки молнии – ослепляет, лишает ориентира, заставляет действовать без разбору, тщетно растрачивая силы. И только с течением жизни понимаешь, что у всего, мимо чего мы проходим с такой легкостию, имеется свое содержание и значение, именно в зрелости перед нами предстает сама анатомия каждого истеченного мига, и мы, прежде чем по-варварски заполнить его своею лишь персоной, все же начинаем осознавать, что жизнь – это и румянец служанки, и пурпурная кожица яблока, и обломившийся ноготь, и последний вздох умирающего животного. Всякая сущность в зрелости и особливо в старости обретает как бы свой голос, мы начинаем слышать его и обретаем способность умиляться даже искрящейся на солнце воде, стоящей в хрустальном стакане подле кровати нашей, даже если этой водой нам, по хвори или немощи, предписано запить горькое лекарство. Не это ли тот результат, к которому принуждены мы прийти, если не "In mezzo del camin di nostra vita"[6],

То хотя бы под конец его?

В одном из писем Пушкин сообщил, что написал роман, мне посвященный. Назывался он "Анна Кореньева", и, как это очевидно всякому понимающему человеку, дело не только в совпадении инициалов, но и в зашифрованности моей фамилии в фамилии главной героини. Роман этот, как написал мне Пушкин, повествует о том, какая участь ожидала бы нас, если бы случай, а может быть, даже и само провидение не разорвали бы соединившей нас роковой связи. Прочитав роман, я была в сильнейшем потрясении и проплакала несколько дней. Воспаленными губами, с мокрым от слез лицом, я благодарила судьбу за спасение мое, а также Жоржа, оказавшегося прочной опорой и защитником от многих бед и искусов.

Через несколько лет неотступные воспоминания о прошлом, с которыми Пушкин боролся всей своей могучей натурой, но победить которые так и не смог, привели его к созданию утопического романа о судьбе Натальи Николаевны. Я думаю, что этот факт скрыт от глаз не только проницательных читателей, но и критиков. Сообщил мне об этом в письме сам Пушкин и добавил, что теперь наконец-то он надеется поставить последнюю точку, как в прямом, так и в переносном смысле. Он написал, что роман этот очень понравился Сонечке, хотя полная истина все же была от нее скрыта: она носила в чреве своем пятого ребенка, и Пушкин не хотел понапрасну тревожить ее. Прочитав роман, я явственно увидела, что Пушкин придал Наталье Николаевне многие Сонечкины черты, в одной из последних сцен Натали даже появляется с грязною пеленкой в руке, и совершенно успокоилась: воспоминания воспоминаниями, но Пушкин нашел, что искал, и теперь счастлив. Обычно на этом слове заканчиваются многие рассказанные истории, так же заканчивается и моя. Счастье – конец пути, сладкий привал, благословенный отдых. Счастье – сон, счастье – покой, именно к этому пришли и вы и я, дорогой мой А. П. Хорошо ли, плохо ли это – кто знает, кто ответит? Как бы то ни было, день догорает, пальцы мои испачканы чернилами, и вечер – третье время суток, третье время жизни, ожидает меня, и я, не страшась и не шарахаясь понапрасну, просто иду, иду…

"Дома с совершенно гладкими стенами…"

1

"Дома с совершенно гладкими стенами изображают мужчин"

Фрейд

Как ни крути, но двадцатый век явно оказался никчемным. Спешить не хочется. И это нормально. Просто трудно представить себе, что где-то там, после тебя, еще что-то будет. Собственно, дело не в каких-то там открытиях, просто с каждым днем, бешено мчащимся тебе на встречу, все хужает, и в назначенный день. Да так вконец исхужает, что развалится вместе с тобой и будет смыто с фарфоровой поверхности сильной струей воды, и дальше не будет уже ничего. Так-то, дружок! Поэтому двадцатый век – сраная кошка с рахитичными ребрами, и ты правильно делаешь, швыряя в нее булыжниками, вы умрете, обнявшись, слившись в последнем, отслаивающемся от ваших тел поцелуе, она скажет тебе по-человечески: "Бай-бай!", и ты, сладко мурлыкая, в общем, ладно, неважно, главное, чтобы история была короткой.

Сон был объявлен последним. Красотка на ногах, принц без шеи, воротник мешает ему увидеть кончики собственных штиблетов. Он достает ей только до вспухших железок ("до прожилок, до детских припухших желез"), у красотки на ногах с утра разболелось горло, она думала уже не идти, но тяжелый дверной засов, с которым ей едва удалось справиться, разрешил все сомнения: "Надо идти. Принц будет ждать меня". Зеркало запотело, в тазу плавала пена и крошки пемзы, красотка закончила утренний туалет и принялась тяжелым гребнем расчесывать тяжелые локоны, и на душе у нее было тяжело.

2

"Дома с совершенно гладкими стенами изображают мужчин, а имеющие балконы и другие выделяющиеся части – женщин"

Фрейд

Принца без шеи всю ночь мучали кошмары. То ему снилось, что он скачет на лошади, у которой отваливаются ноги, сначала их осталось три, потом две, потом одна, и ему с трудом удавалось удержать равновесие, чтобы не упасть, не повалиться кубарем на влажную траву, на мокрую лужайку к подножию дуба с бесконечно разросшейся кроной, потом он летел на дирижабле с фамильным гербом, ветер трепал корзину, и веревки, удерживающие ее, начали перетираться, таять на глазах, он сбрасывал мешки с песком, кричал и плакал от ужаса – "Она не придет сегодня", – подумал он, приподнимая набрякшие веки, жарко под тяжелым пологом, он, принц без шеи, был уверен, что если бы упал, так или иначе напоролся бы на корягу, она пронзила бы его насквозь, торчала бы из его обмякшей плоти окровавленным носорожьим острием, капли медленно ползли по стеклу, если не коряга, то он сломал бы ногу, охромел бы, на ладони бы его образовалась большая мутно-желтая мозоль от трости, на которую ему приходилось бы опираться при ходьбе, слава Богу, что жара, наконец, кончилась, будет легче дышать, если бы не этот полог, не эти влажные от пота подушки…

Принц без шеи медленно приподнялся. Сел. Стащил капризным движением ночной колпак, промакнул потное лицо. Как же медленно сегодня тянется время! Ползет на брюхе, как гигантский питон-переросток, едва касаясь кончиков пальцев прохладной кожей, обвивается вокруг шеи, он встал, позвонил в колокольчик, но слуга, как всегда, сразу не пришел, а только громко уронил что-то за дверью. Это был наглый слуга.