Читать книгу "Кельты анфас и в профиль - Анна Мурадова"

«Поскольку язык кельтов не был связан ни с одним из тех языков, которые были сильны во времена Цезаря, остается заключить, что если и остались какие-либо первозданные языки, которые были внушены Богом во время построения Вавилонской башни, то кельтский или галльский есть один из этих языков, имеющий настолько же сильные доказательства своей древности, как и те другие языки, о которых мы говорили, и, следовательно, армориканский (то есть бретонский. — А. М.,) язык является одним из древнейших, насколько это возможно рассуждать о древности, если можно доказать, что он тот же язык, что и галльский», — писал Пьер де Монуар, составитель бретонской грамматики, аж в XVI столетии.

Смех смехом, но миф о том, что кельты — древний народ, обладающий вековой мудростью, оказался весьма и весьма живучим. И современные кельтоманы всех стран и народов порой выдумывают не менее ошеломляющие в своей нелепости гипотезы.

Но вернемся к истории вопроса. Мода на кельтов, вспыхнувшая в XIX веке, прошла, и кельтомания уступила место более скромной, но дотошной кельтологии — изучению языков и литературы кельтских народов. Но кельтология — удел научных работников и университетских преподавателей, результаты ее менее яркие и далеких от науки людей не впечатляют.

Кельтам пришлось ждать своего часа до 60-х годов XX века, до того самого момента, когда поколение детей-цветов открыло для себя этническую музыку. Вот тут-то кельты с их богатым музыкальным наследием оказались востребованными как никогда. Баллады деревенских бабушек городские внуки перепевали на новый лад и собирали стадионы длинноволосых поклонников. Благодаря бретонскому музыканту и энтузиасту Алану Стивеллу кельтская арфа вновь зазвучала со сцены. Загадочные кельты перестали представляться в образе благородных дикарей или отсталых крестьян и, облачившись в рубахи безумных расцветок и брюки клеш, оказались впереди планеты всей. А потом с некоторым запозданием этническая волна докатилась и до России.

Вернемся к эпизоду, с которого началась эта книга, и вспомним двух студентов из московского автобуса. Мы как-то уже привыкли к тому, что студентам чуть ли не свойственно слегка увлечься кельтским фолком, хотя бы раз принять участие в праздновании дня святого Патрика и повесить на рюкзак брелок в виде трилистника или трискеля, трехкрылой завитушки, старого символа, встречающегося еще на мегалитических памятниках, а ныне обозначающего Святую Троицу. Не то чтобы все через это проходят, но никого таким увлечением не удивишь. Удивительно другое: как и по каким причинам мода на все кельтское докатилась до нашей страны и так прочно здесь укрепилась?

…Как-то я в очередной раз собиралась поехать в Бретань и спросила у дочери, что ей оттуда привезти. Оторвавшись на секунду от журнала «Твой стиль», она ответила:

— Привези мне какое-нибудь кельтское украшение. Ты знаешь, сейчас это так модно!

Моментально почувствовав себя старой калошей, которую просто-таки необходимо просвещать на предмет модных трендов, я возопила:

— А ты-то знаешь, кто у нас в стране эту моду начал?! У кого было чуть ли не первое на филфаке МГУ колечко с трискелем и пряжка с узорами из книги Келлз?

— Чё, у тебя, что ли? — удивленно спросила юная леди. А ведь и правда, давно это было…

Все началось у кого-то в конце 80-х, у кого-то в ранние 90-е. Не важно, кто и когда первым «открыл» для себя кельтов. С одной стороны — хиппи и музыканты, путешествующие автостопом, завозили в Москву, Питер и другие города диски Chieftains, Clannad или Алана Стивелла, с другой стороны — «продвинутая» молодежь МГУ открывала для себя кельтские языки и литературу кельтских народов. Где-то эти две среды смыкались или, скорее, плавно перетекали одна в другую, и в результате кто-то пробовал спеть и сыграть те самые песни, что слушал взахлеб. Кто-то пытался понять, о чем поется в кельтских песнях, а кто-то не утруждал себя и придумывал свои слова — лишь бы на мелодию ложились.

Но до середины 90-х кельты оставались экзотикой, знакомство с которой было еще не модным, но уже достойным того, чтобы при случае быть упомянутым. Эдакий признак эстетствующего интеллектуала. Группы, играющие кельтскую музыку, выступали в немногочисленных ирландских барах и малоизвестных клубах, собирали всякий раз одних и тех же поклонников (как правило — друзей самих музыкантов), которые худо-бедно пытались изображать некое подобие ирландских народных танцев. Выглядело это диковато. И вполне вероятно, кельтская музыка так и осталась бы увлечением кучки фолк-чудаков, если бы не… Если бы не что, собственно?

И почему в какой-то момент кельты вдруг стали у всех на слуху? Как так получилось, что парад имени святого Патрика на Новом Арбате проводится с большей пышностью и при большем скоплении народа, чем аналогичное действо в самой Ирландии? Почему слушать кельтскую музыку стало чем-то абсолютно естественным для любого мало-мальски культурного человека студенческого (и не только) возраста? И как так получилось, что приезжающие в Россию жители Ирландии, Шотландии, Бретани и Уэльса недоумевают: откуда в России столько кельтухи и кельтятины? Почему у нас поются песни на ирландском и бретонском языках? Почему в одной только Москве несколько школ ирландского танца вполне высокого профессионального уровня? И почему интерес к кельтской культуре в России намного больше, чем на самих кельтских окраинах Европы?

Для того чтобы ответить на эти вопросы, мысленно перенесемся на десяток лет назад или чуть более того. Именно тогда кельтская музыка вышла из ирландских пивных типа «Рози О'Тредис» и маленьких, тогда еще мало кому известных клубов на сцену Центрального дома художника и другие более просторные площадки. Группы Puck-n-Piper, Telenn Gwad, чуть позже — Slua Si и легендарная Si Mhor вдохновили юношей и девушек не только на то, чтобы довести до белого каления представителей администрации ЦДХ скаканием в проходах между рядами под патриотические и любовные песни кельтов (вопиющее нарушение пожарной безопасности!), но и на попытки понять загадочную кельтскую душу и даже выучить такие мудреные языки, как ирландский, валлийский или бретонский. Именно тогда и родилась молодежная субкультура, представителей которой называют кельтанутыми.

Кельты ассоциировались у многих с нашей же безбашенной романтикой середины девяностых, пьяным угаром дублинских пабов, раздумчивыми прогулками по вересковым пустошам, малопонятными, но завораживающими переживаниями героев древнеирландского эпоса. И, возможно, еще много с чем другим. И музыка, и культура кельтов притягательны в силу удивительной сбалансированности почти несовместимых ингредиентов — экзотики и понятности, далекого и близкого.

О том, что «кельтская душа» и «русская душа» — это практически синонимы, наверное, не говорил только ленивый: и ирландцы, и русские — эдакие рубахи-парни, любящие и выпить, и подраться (и тут же помириться), ненавидящие кем-то навязанный порядок, склонные к ленивой мечтательности и не чуждые мистики. И те, и другие — по сути, поэты, фаталисты, и потому склонны смотреть на мир немного печально. Понятно, что в большинстве случаев эти стереотипы совершенно не соответствуют действительности, но что поделать: миф о родстве душ уже сложился и никуда от него не деться. Но при всей близости к русской душе «кельтский дух» все же настолько не похож ни на что привычное, что вокруг кельтов быстро образовался ореол тайны, причем — и это самое захватывающее! — не всем раскрываемой. Оставалось только мечтать и додумывать.