Читать книгу "Сверхнормальные. Истории, которые делают нас сильнее - Мэг Джей"

Возможно, самое душераздирающее и честное описание крайне противоречивого чувства, которое испытывает человек, когда из чего-то плохого получается хорошее, дал раввин Гарольд Кушнер, автор великой книги When Bad Things Happen to Good People[422]. Он пишет в ней о потере не родителя, а ребенка: «Из-за жизни и смерти Аарона я стал более чувствительным человеком, более эффективным пастором, более сочувственным наставником, чем был бы без этого. И я, ни секунды не колеблясь, отказался бы от всех этих выгод, если бы только это вернуло мне сына. Если бы я мог выбирать, я бы отказался от духовного роста и глубины, которые пришли ко мне благодаря этому опыту, и стал бы таким, каким был пятнадцать лет назад — средним раввином и довольно равнодушным наставником, который помогает одним людям и не способен помочь другим, но при этом отцом умного и счастливого мальчика. Но мне не дано выбирать»[423].

* * *

В статье «Перекрашенная морская свинка»[424], опубликованной в 1976 году в журнале The Psychoanalytic Study of the Child, рассказывается о том, с какими трудностями сталкиваются дети, старающиеся постичь смысл понесенной утраты. В случае, описанном в статье, речь шла о потере любимого домашнего питомца из мини-зоопарка в детском саду, умершей морской свинки по имени Гинни. Детям рассказали о смерти любимицы предельно лаконично; воспитательница сказала: «Гинни умерла, ее похоронили в парке», но малышам было трудно до конца осознать эту новость. Через некоторое время воспитательница принесла новую морскую свинку, другого цвета. «А кто перекрасил Гинни?» — спросили дети, не в силах полностью постичь, что эта новая свинка не Гинни, что Гинни ушла навсегда. Гинни никогда не вернется.

Надя, конечно, была не дошкольницей, но она была еще очень молода, когда столкнулась с неожиданной и страшной потерей, которую не могла сразу понять и принять. В отличие от маленького ребенка, она знала, что ее родители ушли навсегда и никогда не вернутся, но что именно это означало для ее будущей жизни, девушка осознавала постепенно, по одному новому болезненному моменту за раз. Например, когда, заполняя анкету, она вынуждена была написать в графе, куда раньше вписывала имена родителей, слово «умер». Или когда ей нужно было решить, на какой учебный курс записаться, и она автоматически начинала набирать номер, чтобы посоветоваться с мамой. Или когда она ездила в родной город и проезжала мимо своего старого дома, который теперь принадлежал другому человеку. Потеря родителя является кумулятивным стрессором, потому что, хотя само событие происходит в одно мгновение, его негативное влияние растягивается надолго. Разрушительно в данном случае не только само событие, но и то, как оно меняет жизнь человека на протяжении длительного времени.

«Дети скорбят на скейтборде»[425], — говорилось в статье о «перекрашенной» морской свинке, при этом имелось в виду, что юные души горюют активным способом; что когда умирает тот, кого они любят, их жизнь не прекращается. Напротив, у них, как правило, есть друзья, с которыми они продолжают встречаться, и разные интересные дела, которыми они по-прежнему занимаются, но их печаль отправляется на прогулку вместе с ними. Надя тоже скорбела на скейтборде, катаясь по кампусу колледжа. Она не бросила учебу даже на один семестр. Она знала, что родители этого не одобрили бы, да и куда бы она тогда пошла? Что бы она тогда делала?

Непрерывность жизни невероятно важна для любого пережившего серьезный стресс ребенка[426], и, возможно, нигде жизнь не будет более непрерывной, чем в колледже, где, независимо от того, что происходит у тебя дома, в столовой каждый день накрываются столы, в больших лекционных залах продолжаются занятия, а в спортивных залах по-прежнему шумят болельщики. Большую часть времени Наде удавалось совершенно забыть о своей новой реальности, ведь ее окружали другие молодые ребята, чьих родителей тоже никто не видел. Однако стоило ей удалиться от кампуса, как книжные магазины, студенческие кафе, тату-салоны и пиццерии уступали место жилым районам с двухэтажными домами под крышами из черепицы, с уютно светящимися окнами и сидящими внутри семьями. Вот тут-то на девушку и накатывало острое чувство собственной бездомности, и она вспоминала, что за пределами колледжа у нее нет двери, в которую она может войти, нет ни одного человека, который думает о ней, пока ее скейтборд, подскакивая, щелкает по швам тротуара. Этот звук казался в пустоте ужасно громким и страшно одиноким.

Бывали и другие болезненные моменты, которые всегда заставали Надю врасплох. Например, в мае, когда Надя уже готовилась к выпуску из колледжа, она зашла в любимое кафе и увидела, что все столики заняты женщинами, молодыми и не очень, одетыми в нарядные яркие платья; некоторые были с цветами. Только тут она поняла, что сегодня День матери; несколько предыдущих лет Надя делала в этот день что-то особенное, чтобы вспомнить о своей маме. Теперь же, ожидая заказа в кафе, девушка наблюдала за парами матерей и дочек, словно антрополог; как сторонний наблюдатель, решивший выяснить, каково это — сидеть за столиком с мамой. Но, возможно, печальнее, чем Надины попытки вспомнить и понять, что чувствуют люди в День матери, было то, что она совсем забыла о его приближении.

А потом был выпускной. Надя провела этот день с тремя лучшими друзьями и их семьями. «Все было так здорово. Это действительно был очень счастливый день. Мы радовались и праздновали. Но постоянно случались разные мелочи. Например, в какой бы компании я ни находилась, я всегда была единственной, кто был не со своими родными, поэтому я всех фотографировала. И постоянно просматривала фотографии в фотоаппарате. На них были группы важных друг для друга людей. Иногда они замечали, что я всех снимаю, и следили за тем, чтобы я тоже была на фотографиях; это было так мило с их стороны, но я-то знаю, что они просто старались сделать так, чтобы мне не было горько и одиноко; они пытались изменить реальность», — вспоминала девушка.

Это было в 2001 году, и Надя в свои двадцать с небольшим почувствовала полный упадок жизненных сил. Учеба в колледже окончилась, и ее календарь утратил всякий смысл и ритм; каждый день у девушки появлялись все новые поводы для ощущения собственного одиночества. Она чувствовала себя потерянной, как будто у нее не осталось реальных причин быть кем-то или чем-то. Не было реальных причин поступать тем или иным образом. Можно сказать, что для Нади утрата родителей стала чем-то сродни отсутствию религии.