Читать книгу "Путешествуя с призраками. Вдохновляющая история любви и поиска себя - Шэннон Леони Фаулер"

– Добро дошли у Сараево, – сияла она, стискивая мои пальцы с удивительной силой.

Свободной рукой она дернула за локоть проходившего мимо мужчину. Заговорила с ним на быстром боснийском, резкие звуки ее слов набегали друг на друга. Сняв шляпу и держа ее в руках, мужчина повернулся ко мне:

– Здраво! Да ли говорите босански?

Ни слова не понимая, я пожала плечами:

– Английский?

– Русский?

– Испанский? – схватилась я за последнюю соломинку. Испанский был единственным другим языком, на котором я могла объясниться.

– Français? (Французский?)

Я помотала головой.

– О’кей, о’кей… – тщательно выбирая слова, он указал на женщину, все еще сжимавшую мои руки. – Elle dit, bienvenue. Merci de venir à Sarajevo[19].

Эти слова были похожи на аналоги в испанском, чтобы я поняла.

– De nada[20], – сказала я, надеясь, что он тоже поймет.

Женщина во время этого диалога переводила взгляд с одного из нас на другого. Через ее плечо я заметила на углу линялый плакат. Белая голубка, обмотанная колючей проволокой, и слова: «Свидетель в Сараево».

– Хвала, – снова сказала мне женщина и улыбнулась.

– Хвала, – отозвалась я. Она вздохнула, выпустив, наконец, мои руки. Разминая кисти по мере того, как из пальцев уходило онемение, я повернулась к мужчине.

– Хвала, – сказала я. Он снова надел шляпу и вернулся к шахматной игре. – Мерси.

* * *

Через улицу от парка я нашла людное кафе. Рядом с ним был сувенирный магазин, в котором продавались шариковые ручки, сделанные из патронных гильз, оболочки отстрелянных снарядов и мин, превращенные в сияющие кофейники. Мой взгляд зацепила витрина с открытками.

Вместо обычной туристической рекламы города там были яркие фото разрушенного здания парламента, глянцевые фото горящей факелом Национальной библиотеки и многоцветные изображения предупреждающих знаков у минных полей – Од мине се гине! Я выбрала мемориальную открытку, выпущенную в этом году, с надписью под фото: 1992 – Сараево – 2002. Это был современный черно-белый снимок маленького мальчика, который сидел и читал на крыше искореженной, затонувшей машины. Дверцы отваливались от корпуса, покрышки сдулись, окон, фар и габаритных огней не было.

Я ни разу еще не была в стране с такими свежими, очевидными шрамами войны. Израиль пребывал в разгаре яростного конфликта, и его улицы казались покинутыми и пустыми. Но в Израиле те места, где взрывались бомбы, быстро подчищали. Я видела дискотеку, где бомба взорвалась пару лет назад, – и даже кафе, в котором то же случилось всего за пару месяцев до моего приезда. Ущерб был возмещен, разрушения ликвидированы, кровь смыта. Не было никаких признаков того, что здесь произошло какое-то насилие. Даже сообщения о рейсе «Эль-Аль», на котором я могла вылететь из Тель-Авива, трудно было найти. Я читала о том, что предполагаемый угонщик был обезврежен сотрудниками охраны, и ни один из 170 пассажиров не пострадал. Но было такое ощущение, что саму новость убирали с глаз подальше.

В Сараево же улицы, парки и кафе были полны народа, и все свидетельства войны были напоказ. На каждом углу попадались раненые люди и полуразрушенные здания. Пусть сараевцы не смогли восстановить свой город так, как делали израильтяне, но они адаптировались. Знаки осады стали частью их пейзажа, смерть и разрушения впитались в их повседневную жизнь, а не были сметены прочь.

В столице витала не только некая напряженность, но и неожиданное чувство юмора. У местных жителей были этакие чертики в глазах – и черный юмор, когда речь заходила о чем угодно, связанном с войной.

Все отговаривали меня ехать сюда. Однако мужчины, едва не разорванные на куски пехотными минами, улыбались и прикасались к полям шляп, когда я проходила мимо. И ни разу я не ощутила угрозы. Сараево был одним из самых живых мест среди всех, где я бывала. Словно город просыпался после долгого ночного кошмара – с таким облегчением, что всё, наконец, кончилось, что невозможно было не улыбнуться.

Я снова стояла на краю города, напротив бывших баррикад, и глядела на горы, которые становились все чернее по мере того, как солнце опускалось все ниже к горизонту. Это был конец моего последнего дня в Сараево. Развернувшись, я направилась к главной пешеходной улице, Ферхадии, и тому, что осталось от дневного света.

У мемориала Второй мировой войны, Вечна ватра, или Вечного огня, в тесный кружок сбились местные жители. Внутри зеленого металлического венка у их ног мерцал огонь. Они потирали руки над его теплом, прикуривали от огня сигареты и поворачивались спиной, чтобы погреться. Я протиснулась мимо них, желая прочесть надпись, вырезанную в белой каменной нише позади огня. Она была на боснийском, но позднее я нашла перевод:

Благодаря мужеству и совместно пролитой крови… благодаря объединенным усилиям и жертвам сараевских патриотов – сербов, мусульман и хорватов – 6 апреля 1945 года Сараево, столица Народной Республики Босния и Герцеговина, было освобождено.

У основания этой ниши лежали и другие венки, в основном засохшие, некоторые искусственные, и один-два из свежих цветов. Среди венков рассыпались портреты в рамках и просто фотографии. Они сморщились от холода и влаги.

Но что-то в этих фотографиях было не так. Они были слишком яркими, слишком современными, слишком откровенными, чтобы быть из эпохи 1940-х. Такие фото могли быть взяты из моих собственных альбомов, из моей собственной жизни: профессора, которые были у меня в университете, парни, в которых я влюблялась подростком, девушки, с которыми я состязалась на соревнованиях по гимнастике, и малыши, с которыми я нянчилась ради дополнительного заработка. Там была распечатанная фотография школьницы со светлой челочкой и косичками, которая могла бы быть моей подружкой. Пожилая женщина с яркими глазами и короткой темной стрижкой, которая могла быть моей бабушкой. И еще одна фотография неправдоподобно красивого молодого мужчины в очках, с датами, выписанными аккуратным курсивом вдоль нижнего края фото: 1970–1995… ему было всего двадцать пять.

Моя грудь сжалась. Я оставила попытки не заплакать. Вдруг ощутила острую потребность уделить внимание каждой детали, изучить каждую улыбку, запомнить возраст каждого убитого. Так же как я изучала фотографии Шона, пытаясь запечатлеть в памяти каждый изгиб, линию и угол его лица. Были вещи, которые я уже теряла: его запах, когда он просыпался поутру, звук его смеха, то, как он выглядел во время сна. Но казалось, если я достаточно сильно сосредоточусь и буду достаточно долго вглядываться, то смогу по крайней мере держаться за его образ. Наконец, вытерев глаза и нос, я снова повернула к улице.