Читать книгу "Император. Шахиншах - Рышард Капущинский"

Во имя милосердного Аллаха!

Люди!

Проснитесь!

Десять лет подряд шах говорит о прогрессе. Но народ лишен самых необходимых благ. Шах принимает ныне обязательства на следующие двадцать пять лет. Но народ знает, что обещания шаха – пустые слова. Земледелие уничтожено, положение рабочих и крестьян ухудшилось, экономическая независимость страны – фикция. И этот человек смеет говорить о революции! Что это за революция, которая парализовала силы народа, поставила в зависимость народ и его культуру от чуждого ему диктаторского режима? Я призываю студентов, рабочих, крестьян, торговцев и ремесленников начать борьбу, создавать движение сопротивления и заверяю вас, что этот режим на грани краха.

Люди!

Проснитесь!

Во имя милосердного и милостивого Аллаха!»

Магнитофон умолк. Чей это голос? – спросил Махмуд. Это Хомейни, отозвался Ганджи.

Ганджи воскресил перед Махмудом мир, который давно исчез из его памяти. Мечети, муллы. Коран, ислам, Мекка. Махмуд, как его друзья и знакомые, много лет уже не был в мечети. Он считал себя рационалистом и скептиком, всякое ханжество вызывало у него раздражение, он не молился и не верил.

(«Во время этой встречи Ганджи признался нам, что является перекупщиком кассет. Он принадлежал к разряду людей, которые промышляли перепродажей кассет с призывами Хомейни. Хомейни находился в ту пору в ссылке, в маленьком иракском городке Неджефе. Он был там учителем в медресе. Там же записывали на пленку его призывы. Прежде об этом Махмуд ничего не знал, а это продолжалось много лет в условиях глубокой конспирации. В своих призывах Хомейни нападал на каждое выступление, на каждое начинание шаха. Это были краткие, лапидарные комментарии, произносимые простым, доходчивым, языком, понятные всем и легко запоминавшиеся. Каждый призыв начинался и заканчивался обращением к Аллаху и формулировкой: Люди, проснитесь! Кассеты с проповедями переправлялись через границу, часто кружным путем через Париж и Рим. Ганджи говорил тогда, что для обмана САВАКа множество этих призывов помещалось на концах лент с записями различных битниковских ансамблей. Магнитофонные ленты доставлялись назначенным людям. Ганджи и был одним из них. Они разносили их по мечетям и вручали муллам. Таким образом муллы знали, что им следует говорить и как поступать во время проповедей. Можно было бы написать целый трактат о роли кассет в иранской революции. Для меня в то время все это явилось сенсацией, я не представлял себе масштабов шиитской конспирации и думаю, что шах тоже этого не знал, даже если он и располагал какими-то сведениями об этом. В тот день я осознал, что рядом со мной существует иной, подпольный мир, о существовании которого я не знаю, понятия не имею»).

Они вернулись в город.

В последующие недели вспыхнули новые демонстрации, появились новые письма протеста. Проводились тайные читки и диспуты. В ноябре возник Комитет защиты прав человека и подпольные студенческие союзы. Махмуд часами пропадал в соседних мечетях, видел в них толпы людей, но царившая там атмосфера истовой набожности по-прежнему оставалась ему чужда, он не умел наладить с этим миром никакого эмоционального контакта. И все же, говорил он себе, к кому эти люди могут обратиться, куда пойти? Большинство из них не умело ни читать, ни писать. Год, а может, даже месяц назад они пришли в большой город из затерянных в пустыне и в горах селений, где за тысячу лет ничего не изменилось. Они оказались в непонятном для них и враждебном мире, который их обманывает и эксплуатирует, который их презирает. Они ищут убежища, ищут избавления и защиты. Они знают одно, что в этой новой и столь жестокой к ним действительности только один Аллах тот же, что и в деревне, что и был всегда.

Махмуд теперь много читал, переводил на персидский Лондона и Киплинга. Вспоминая годы, проведенные в Лондоне, он размышлял о том, насколько Европа отлична от Азии, и повторял слова Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут». Не сойдут и не поймут друг друга. Азия отвергнет любую прививку Европы как нечто чуждое. Европейцы могут возмущаться, но это ничего не изменит. В Европе эпохи сменяют друг друга, новая вытесняет предыдущую, через какое-то время земля очищается от прошлого, человеку нашего столетия трудно понять своих предков. Здесь же все иначе, здесь прошлое столь же живо, как и современность, неведомая эпоха палеолита сосуществует с холодным, расчетливым веком электроники, они живут в том же самом человеке, который в равной мере потомок Чингизхана и ученика Эдисона, в той мере, разумеется, в какой он когда-либо соприкасался с миром Эдисона.

Однажды ночью, в начале января, Махмуд услышал стук в дверь. Он вскочил с постели.

(«Это был мой брат. Я заметил что он крайне возбужден. Еще в коридоре он успел сказать одно слово – «побоище!». Он не желал садиться, расхаживал по комнате, говорил крайне беспорядочно. Сказал, что сегодня на улицах Кума полиция обстреляла толпу. Он назвал цифру: пятьсот убитых. Погибло много женщин и детей. Причина казалась пустяковой. В газете «Этелаат» появилась статья с нападками на Хомейни. Написал ее кто-то из придворных либо из членов правительства. Автор статьи называл Хомейни чужеземцем, что в нашем представлении приобретает оскорбительный оттенок. Когда газета поступила в Кум, который является городом Хомейни, люди начали собираться на улицах, обсуждая случившееся. Потом отправились на центральную площадь, которую тотчас окружила полиция. Появились полицейские и на крышах. Какое-то время ничего не происходило, возможно, консультировались с Тегераном. Затем какой-то офицер обратился к толпе с призывом разойтись, но никто не тронулся с места. Воцарилась тишина. В этой тишине с крыш домов и из улиц, выходящих на площадь, загремели выстрели, полицейские открыли огонь. На площади началась паника, люди хотели бежать, но убегать было некуда, улицы блокировали полицейские части. Вся площадь усеяна трупами, говорил брат. Из Тегерана прибыло подкрепление, и теперь там идут аресты. Погибли абсолютно невинные люди, сообщил брат, единственное их преступление заключалось в том, что они собрались на площади. Я помню, что на следующий день весь Тегеран был возбужден, чувствовалось, что надвигаются какие-то черные и страшные дни»).

Боже милостивый,

Почему ты не оставишь солнце на ночь

Когда оно нам особенно необходимо?

Барбана

Мертвый огонь

Конец господству шаха положила революция. Она разрушила дворец и погребла монархию. Это событие началось с как будто бы незначительной ошибки, допущенной императорской властью. Совершив неверный шаг, власть обрекла себя на гибель.

Обычно причину революции ищут в объективных условиях – во всеобщей нищете, в угнетении, в растущих злоупотреблениях власти. Но этот подход, хотя и справедливый, односторонен. Ведь подобные условия существуют в сотнях стран, революции же вспыхивают редко. Необходимо осознание нищеты и осознание гнета, утверждение, что нищета и гнет – ненормальное явление. Примечательно, что в этом случае сам опыт, даже самый тяжелый, недостаточен. Необходимо слово, необходима объясняющая мысль. Поэтому для тиранов опаснее петард и кинжалов оказываются слова, которые им не подвластны, которые свободно, тайно и своевольно циркулируют в обществе, слова не приукрашенные, не снабженные официальной печатью. Однако случается, что именно такие приукрашенные слова с печатью и рождают революцию.