Читать книгу "Моя шокирующая жизнь - Эльза Скиапарелли"

Глава 17

Парижская мирная конференция, состоявшаяся в 1946 году в здании сената, имела свое продолжение на Вандомской площади: нас часто посещали жены делегатов, и случалось, что во время показа коллекции я встречала в своем салоне госпожу Бирнс, жену государственного секретаря США, госпожу Ванденберг[156], и спокойную и улыбающуюся госпожу Кеффери, жену американского посла в Париже. Ее муж, г-н Кеффери, известный под прозвищем Осиная Талия, имел репутацию самого хорошо одетого мужчины того времени. По случаю Рождества я послала друзьям галстуки необыкновенных бледных расцветок – розовые, голубые, светло-желтые, – и посол оказался одним из тех редких мужчин, у кого хватило смелости их носить. Занимался спортом, каждое утро бегал вокруг посольских садов, и в дипломатических кругах очень забавлялись, когда он попросил меня сделать ему шорты розового цвета «шокинг». Популярность его объяснялась не только характером и ловкостью, но и гастрономическими познаниями.

Однажды Жаннет Фланер, корреспондентка «Нью-Йоркер», сказала мне за завтраком: «Обязательно сходите завтра на заседание конференции! Представитель новой Италии Де Гаспери[157] намерен свободно и искренне высказаться относительно условий договора, которые навязали его стране».

Дня за два-три до этого кто-то прислал мне пропуск, держа его перед собой и показывая каждому полицейскому, я пришла к Люксембургскому дворцу и обнаружила, что пропуск был не того цвета. Действительно, для каждого дня заседаний выпустили пропуски разных цветов, и мой вместо розового оказался зеленым, или наоборот. После долгих переговоров мне разрешили подняться и найти секретаря, и, к счастью, им оказался Жан де ла Грандевиль, старый мой друг, знакомый по Вашингтону; он провел меня на трибуны. Большой амфитеатр, где заседал сенат, был набит делегатами всех национальностей, они слушали выступления через трансляционное устройство в переводе на все необходимые языки. Мне это показалось чудом, я совсем не разбиралась, как оно действует.

Когда Де Гаспери поднялся на трибуну, я подумала: что он скажет и как это выразит? Впервые после той великой измены раздался голос Италии, и выступить в такой момент для любого человека – опасное испытание. Вопреки всем ожиданиям Де Гаспери начал с извинения: скромным тоном и с отвагой он признал ошибку, допущенную Италией, попросил снисхождения, и ничто не могло быть ни более театральным, ни более уместным. Как ни суди о его политической линии в дальнейшем, о враждебности, которую ему продемонстрировали люди, когда он пришел к власти, в этот исторический момент он, безусловно, красноречиво выступил в защиту Италии.

По окончании его выступления установилась гнетущая тишина, подобная свинцовому занавесу, и только один человек поднялся, чтобы пожать ему руку, когда он направился к выходу, – г-н Бирнс, государственный секретарь США. Потом в тишине раздался голос: «Господ делегатов Италии просят покинуть зал заседания до того, как выйдет следующий оратор». И все итальянцы покинули зал.

Домой я вернулась очень взволнованная, но с чувством большого облегчения, потому что Италия действовала правильно, всякая другая позиция была бы катастрофой, и, откровенно говоря, я этого очень боялась.

Жизнь поднималась как на дрожжах до столь желанного состояния иллюзии. Модные дамы, которые боялись растерять остатки молодости, вновь вздохнули. Снова засверкали роскошные ткани, драгоценные украшения, безделушки. Стремясь увидеть наши коллекции, толпились закупщики, опровергая слух, что Париж перестал быть центром моды. Для нас это стало суровым испытанием, более суровым, чем многие себе представляли.

В этот период я запустила новые духи под названием «Король-Солнце» («Le Roi Soleil») в экстравагантном флаконе, эскиз которого нарисовал Дали: над голубым морем, внутри золотой раковины – солнце и ласточки. Это был слишком дорогой и изысканный для широкой публики предмет, отнюдь не предназначенный на выброс.

Первый образец я направила герцогине Виндзор, и она меня поблагодарила таким письмом:

«Дорогая мадам!

Вот поистине самый красивый флакон, который когда-либо был изготовлен. “Король-Солнце” решительно очень нежный и живучий господин. Не могу выразить, насколько я оценила ваш драгоценный подарок, из-за него фото герцога передвинуто на моем туалетном столике! Вернусь завтра или в пятницу утром.

Желаю самого большого успеха вашей коллекции, достойной всех аплодисментов.

Будьте уверены, дорогая мадам, в моих лучших чувствах.

Уоллис Виндзор».

Вернемся к вопросу о закупщиках. Не следует думать, как это предполагают многие, что мы, крупные дома моды, опираемся лишь на заграничных закупщиков. Они с самого начала составляли небольшой процент, приходящийся на экспорт. Конечно, они нам делали бесплатную рекламу, чем оказывали нам большую услугу. Но эта реклама становилась все слабее, с тех пор как были приняты глупые законы против так называемой стоглавой гидры – копирования. Должна сказать, что я никогда не соглашалась в этом вопросе с коллегами. До того как крупные парижские дома моды оградили себя правилами, запрещавшими публике видеть их модели, закупщики ходили куда хотели, свободно высказывали мнения и использовали наши имена в своих рекламных проспектах. Надо ли говорить, что это нам создавало огромную рекламу, потому что благодаря такой практике, и только ей, я, не потратив ни су, за короткое время сделала свое имя известным во всем мире. Не люблю хвастать, но почему я должна скрывать, что некоторое время назад в Нью-Йорке, на углу 42-й улицы и Пятой авеню, был проведен референдум: прохожих опрашивали, какое французское имя они считают самым распространенным, и, к моему величайшему удивлению, во главе списка фигурировало мое имя.

Герцогиня Виндзор в вечернем платье от Скиапарелли, 1937. Фото Сесила Битона

Новые законы, обнародованные Синдикатом высокой моды, предписывали закупщикам платить за право присутствовать на каждой презентации, это вынуждало их покупать хотя бы одно платье из новой коллекции, чтобы вернуть свои деньги. А если их бюджет ограничен, что часто встречается в наши дни, они отправляются лишь в некоторые дома.

И это еще не все: пресса, ежедневная демократическая пресса – единственная, которую надо принимать в расчет, – уже не имела права фотографировать во время презентации. А если наконец разрешение получали, снимки можно было опубликовывать лишь через месяц. Подумайте сами, насколько к тому времени они будут актуальны! Съемки для кино и телевидения также запретили, что не только лишало нас этой очень важной бесплатной рекламы, но и создавало возможность для любых финансовых комбинаций, которые пришли бы в голову бессовестным людям.