Читать книгу "Заземление - Александр Мелихов"

Особенно за ястребов и коршунов.

Но эта ахинея чем-то завлекала, прямо отрываться не хотелось.

«И Святой так говорил ему: «Брат волк, ты делаешь много зла в этой стране, уничтожая и губя творения Божьи без Его соизволения, и ты не только умерщвлял и пожирал животных, но имел дерзость убивать людей, созданных по подобию Божьему, за это ты достоин виселицы, как разбойник и злейший душегубец, и весь народ ропщет против тебя, собаки преследуют тебя, и все жители тебе враждебны. Но я хочу, брат волк, устроить мир между тобою и ими, чтобы ты не обижал их больше, а они простили бы тебе всякую прежнюю обиду, и чтобы ни люди, ни собаки не преследовали тебя». Слушая эти слова, волк склонил голову и движениями тела, хвоста и глаз выражал согласие с тем, что говорил Святой Франциск. И Святой Франциск продолжал: «Так как ты согласен заключить этот мир, то я тебе обещаю, что люди этой страны будут питать тебя каждый день, пока ты будешь жить между ними, так что ты никогда не будешь страдать от голода, ибо я знаю, что ты с голода делал все это зло. Но если я добьюсь всего этого для тебя, ты должен обещать, со своей стороны, никогда больше не нападать ни на животных, ни на людей. Обещаешь ли ты это?» Тогда волк склонил голову в знак того, что он согласен».

Дальше понятно, волк превращается в ягненка. Непонятно только, почему бы всех волков на все будущие времена не превратить в ягнят.

Он заглянул в конец.

«Во славу Иисуса Христа благословенного и Его бедного слуги Франциска. Аминь».

Однако ниже, на пустой половине страницы что-то было написано мелким ровным почерком, похожим на клинопись, — Савлу давно чудилось, что и почерк свой Вишневецкий специально разработал, чтобы закосить под выходца из Древнего Востока. Но читалось легко.

Меня часто спрашивают, почему христианство культивирует страдания: ведь если страдания спасительны, то их нужно доставлять и ближним, и дальним как можно больше. И я всегда отвечаю: христианство ненавидит страдания и борется с ними. Но пока человек считает, что он и его тело одно и то же, он не может не страдать. Ведь почти все сигналы, которые посылает нам тело, это сигналы боли — там жмет, там трет, там жжет… Голод, жажда, тычки, побои, пожары, болезни, бомбежки…

И кажется, нет ничего убедительнее, чем боль и страх. Наивные позитивисты и считают нашу неспособность противиться боли главным доказательством чистой телесности человека: ведь достаточно продолжительная пытка заставляет нас забыть обо всем высоком, значит высокое ничего не стоит. Они не замечают лишь одного: пытка не обнажает, а убивает человеческую суть.

Душа нашептывает нам: есть добро, есть достоинство, а тело глумится: есть голод и страх. Душа умоляет: есть правда, есть справедливость, а тело кричит: есть огонь и меч. Душа надеется: есть вечная жизнь, а тело стонет: есть старость, язвы, опухоли, гниение…

И душа сникает под напором того ужаса и безнадежности, на которые ее обрекает тело. И что же ей дает хотя бы проблеск надежды? Проблеск надежды ей дают те люди — редчайшие люди! — для которых тело ничего не значит. Только для этого и нужны святые, подобные святому Франциску: они защищают душу от тирании тела, они зарождают в нас надежду, что мы и наше тело далеко не одно и то же. Они показывают нам, что мы гораздо сильнее, чем нам кажется.

В этом я и вижу задачу Церкви — в защите души от тела. Мы должны пробуждать в душе веру в собственные силы. А в этом, пожалуй, и есть источник всякой веры.

А почему бы, спросят меня, не защищать тело от души? Отвечаю: тело и без того не даст себя в обиду. Если говорить не о штучном, а о массовом производстве веры. Массовому человеку уж никак не угрожает чрезмерная духовность. И я считаю стремление отделиться от всего «низкого», «мирского» изменой христианскому идеалу: наше дело не отделять небо от земли, но, напротив, насыщать небесным содержанием все без исключения уголки земного.

Ого, опять промыслительно… Святой отец и впрямь более чем неглуп.

«Но почему он никогда не разговаривал со мной всерьез?.. — с детской обидой подумал пробудившийся в Савле Савик. — Да ясно, почему — не хотел метать бисер. Понимал, что я не стараюсь что-то понять, а хочу только подловить. А его хрен подловишь. Хотя кто-то вот подловил же… Но так, наверно, никогда и не узнаем, кто. Может, и простой советский Альцгеймер — забрел куда-нибудь в лес…»

О, вот с чего надо было начать — глянцевая брошюрка «О блуде». Автор какой-то архимандрит — знать бы еще, что это такое. На обложке, правда, блудный сын на коленях, это же вроде бы про другую блудность?.. Ага, а вот это как раз про это.

«По предсказаниям многих святых отцов одним из характерных признаков кончины мира будет повсеместное и ужасное засилие разврата, гнусной плотской распущенности, неукротимого сладострастия». И все это, оказывается, мы уже имеем.

Уж прямо-таки из-за трения слизистых оболочек земная ось пошатнется! И что им далось это сладострастие? Прямо страшнее кошки зверя нет. Не зависть, не жадность, не трусость, не злоба, а невинное сладострастие обрушит небосвод! Почему они именно этот порок избрали главным? Не иначе, потому, что остальные мучительны, а он приятен. А ничего приятного на свете быть не должно. Оттого-то главный ужас им и внушают не войны, не голод, а голые девки.

Это ж как надо по ним изголодаться!

«Из всех плотских движений, из всех наших земных вожделений — блудное похотение есть самая сильная, самая властная страсть»… Не голод, не жажда, не честолюбие, не любовь к детям, не инстинкт самосохранения, в конце концов, — похотение!

Неужто Вишневецкий это оставит без ответа? Он с некоторым даже нетерпением перелистал странички из газетной бумаги и просто-таки обрадовался, увидев под последним проклятием («Горе тому человеку, через которого соблазн приходит!») родную клинопись. Хватит прятаться от самого себя — он с первого дня желал уважения и симпатии Вишневецкого, но боялся себя уронить, если что-то сделает, чтобы понравиться своему идейному врагу. На словах воевал с идеями, а на деле служил. Своей.

Идее или гордыне?

Но так что там у тестюшки насчет похотения? Он что-нибудь, кстати, в этом понимал?

Я думаю, что стыд тоже защита души от тела. Нам не хочется открывать то, что сближает нас с животными, а секс сближает, как ничто другое. Не только самими манипуляциями. Гораздо важнее то, что, обладая женщиной, мужчина не помнит, кем именно он обладает, ощущает только тело. И ласкает в нем только те части, которые возбуждают его самого. А значит, это вовсе не ласки, а та же мастурбация, только орудием мастурбации выступает женщина.

Ишь ты, святой отец, понимал, значит, кое-что.

Но что еще важнее, лишь соединение любви-нежности, любви-заботы с плотским влечением рождает преданность такой силы, что любимый человек начинает ощущать себя едва ли не центром вселенной. Пускай хотя бы для одного смертного или смертной. Но эта любовь одного или одной настолько важна для нас как ЕДИНСТВЕННОЕ доказательство нашей значимости, нашей избранности, уникальности, что потеря этой любви и сегодня остается главнейшей причиной самоубийств. Мы бы изнемогали от тоски, если бы не были хотя бы для кого-то единственными и незаменимыми. Сексуальная же революция, борьба за равенство с животными делает нас заменимыми, а потому несчастными. Она вовсе не раскрепощает, а убивает любовь.