Читать книгу "Визбор - Анатолий Кулагин"

Любимым развлечением мальчишек на стоянке был футбол. У взрослых другие заботы: надо подумать об ужине и ночлеге. А ребятам развлечься и побегать — самый раз. Визбор, конечно, тут как тут. Вот он играет «один на один» с тринадцатилетним Димой Левиным, а ещё под ногами футболистов вертится и мешает левинский двортерьер Блэк. Вдруг подросток Димка нечаянно сваливает с ног крупного Визбора, который как раз и «споткнулся» о Блэка. Азартный футболист Визбор громко возмущается: «Кто пустил сюда этого зверя и этого бандита? Я протестую! Требую пересмотра результата игры!» И непонятно, то ли всерьёз, то ли в шутку. Скорее всего — и то и другое сразу. В азарте игры Визбор и впрямь мог переживать так, будто проигрывает олимпийскую медаль. Но вся команда покатывается от смеха. А затем, успокоившись, Визбор начинает, прямо как спортивный комментатор (впрочем, он же и есть журналист!), с юмором разбирать этот «футбольный матч». И для окружающих это не менее смешно.

Однажды в походе по реке Угре (шёл 1974 год), на самом финише его, под городом Юхновом, возле того места, где в Угру впадает Воря, ребята обнаружили оставшееся с войны — конечно, проржавевшее уже — оружие, несколько советских касок, полусгнившие остатки солдатской формы. Мальчишки, известные любители военной романтики, поначалу впали в восторг, но восторг — наверное, на фоне тягостного молчания взрослых — быстро сошёл на нет. Поле было изрыто окопами — конечно, заросшими и просевшими, но отчётливо просматривавшимися на бывшем боевом рубеже. Все каски были прострелены, и казалось, сама смерть смотрит сквозь эти дыры. Картина гибели солдат предстала перед мысленным взором ребят и взрослых, а тут ещё отвратительная погода, бесконечный дождь, и к тому же перед этим команда очень долго никак не могла пристать к неудобному берегу. У Кати Мартыновской поднялась температура, Дима Левин чуть не перевернул лодку, в которой он плыл вместе с командором и его дочерью Татьяной, дети поменьше начали хныкать… В общем, настроение у всех было неважное.

И тут Визбор, ухитрявшийся в походе не только вести дневник, но ещё и шутить на его страницах («Дождь перешёл в сплошной ливень. Тысяча пиастров тому, кто обнаружит Ворю!»), придумал, как его поднять — прежде всего, конечно, детям. Среди касок оказалась одна немецкая, он её нацепил на себя, надев при этом на Дашу Левину и Вову Лавриненко советские каски: вроде как это советские солдаты, которых он взял в плен. Потом выстроил детей в шеренгу, стал расхаживать перед этим строем и на ломаном русском языке комично объяснять, что пришёл установить в России «немецкий порядок», и требовать «клеб, сало, яйки». Было тем забавнее, что каска пришлась ему явно «не по лицу», то есть маловата. А если учесть и полноватую комплекцию Визбора, то получился в его исполнении этакий забавный немецкий фюрер. Перевоплощение, похоже, доставило удовольствие и самому актёру — да ведь в поэте непременно должно быть что-то детское. Пока спектакль длился (монолог «фрица» плавно перетёк в лёгкую потасовку «наших» и «немцев»), другие взрослые уже и костёр развели, и ужин почти приготовили. Постепенно все, что называется, пришли в норму — особенно после того как приняли по стаканчику так называемой «неучтёнки».

Между тем эпизод оказался более чем серьёзным. На несколько часов ребят и взрослых словно коснулась война. Может быть, шутливая визборовская сценка обернётся своей драматической стороной, когда Юрий Иосифович станет работать над пьесой «Берёзовая ветка». Есть сведения, что Визбор писал её в 1968 году, но, судя по некоторым деталям, он возвращался к тексту и позже. Например, в пьесе цитируется (как пример назойливого радиошлягера) песня Давида Тухманова и Роберта Рождественского «Родина моя» («Я, ты, он, она — вместе целая страна…»), а она была чрезвычайно популярна (в исполнении Софии Ротару) уже в начале 1980-х. Так что в пьесе отзываются события и впечатления разных лет.

Сюжет её довольно традиционен для советской литературы и кино. Спустя много лет после войны ещё не разоблачённый предатель, с виду обычный мирный человек, обивщик дверей Пулатов, пытается убить единственного свидетеля его предательства Ивана Короткевича, после пыток у фашистов как будто лишившегося рассудка и до сих пор не могущего вернуться к обычной жизни, все послевоенные годы находящегося в психиатрической больнице. Сюжет давнего предательства и его разоблачения лежал в основе, например, фильма «Государственный преступник», ещё в 1960-е годы снятого по сценарию Александра Галича (парадокс, но Галич тогда получил почётную грамоту от КГБ — ведомства, которое несколько лет спустя станет его преследовать и в конце концов выдавит из страны в эмиграцию). Но Визбор нашёл необычный — хотя и почти неправдоподобный — сюжетный ход. Переехавший в отдалённый областной город из Ленинграда и устроившийся здесь на работу доктор Кондаков, несмотря на недовольство начальства, использует для лечения Короткевича сильнодействующие средства и путём смелого эксперимента выводит его из многолетнего состояния аутизма. Короткевич всё вспомнил и заговорил, и это помогло разоблачить предателя.

Пьеса интересна и в композиционном отношении. Сцены диалогов действующих лиц, порой напоминающих иронические словесные перепалки (например, между Кондаковым и его начальницей Чуприковой, озабоченной больше всего тем, как бы женить приезжего коллегу на какой-нибудь местной даме), перемежаются с драматичными монологами-исповедями Короткевича и Кондакова, обращёнными в зрительный зал и звучащими как бы поверх разворачивающихся на сцене событий. В итоге зритель воспринимает сюжет «двойным зрением».

Постановка пьесы при жизни автора, увы, не состоялась, несмотря на одобрительное мнение Константина Симонова, которому Визбор дал почитать промежуточную редакцию произведения. Даже мнение литературного мэтра не могло помочь пьесе: сюжет о психиатрической больнице был для советской цензуры-редактуры заведомо непроходным. Такой темы в советском искусстве не должно было быть — как не должно в нём было быть, например, лагерной темы или темы проституции. Зачем нервировать такими сюжетами жителей страны победившего социализма, где, если верить бодрой советской песне, «с каждым днём всё радостнее жить»? Когда Визбор, уже в последние годы жизни, сказал о давно лежащей в столе пьесе актёру Театра на Таганке Вениамину Смехову, с которым к тому времени крепко подружился, тот отнёс её в редакцию журнала «Театр», и была надежда на публикацию. Главный редактор журнала драматург Афанасий Салынский, автор идейно выверенных и, скорее всего, не знавших проблем с цензурой пьес, сам позвонил Визбору и уверенно сказал: будем печатать. Визбор так разволновался, что не спал после этого разговора почти всю ночь. Но какая-то невидимая стена выросла на пути пьесы к читателю, и автор так и не дождался публикации.

В журнале она появится лишь после его кончины — в одиннадцатом номере за 1984 год. Затем будет поставлена на сцене разных советских театров — в Ярославле, Севастополе… Это как у нас водится: после смерти уже можно. В апрельском номере всё того же журнала «Театр» за 1985 год (уже в начале новой эпохи, одновременно с апрельским пленумом ЦК КПСС — первым «намёком» на общественные перемены и на будущую перестройку) на неё откликнется — в рамках обзора театральных новинок к сорокалетию Победы — критик Константин Щербаков. Отметив некоторую «старомодность» и даже «наивность» пьесы («к примеру, романтически-мрачноватый мотив невезения в любви, сопровождающий дорогого автору героя»), он напишет при этом: «Не знаю, кому как, — мне в пьесе и это дорого». Ибо Кондаков сумел, по выражению критика, «сохранить, пронести через годы идеалы своей юности».