Читать книгу "Сети желаний - Сергей Пономаренко"

— Здесь и Богородица есть?! — изумился я. — Кто же она? На радении ее не было? — Тут я вспомнил о ночных событиях, о том, как проснулся, обнимая обнаженную Дарину, и покраснел.

— Богородица готовится к путешествию на небеса, но ее душа обещает остаться с нами и выбрать новую ипостась.

Я понял, что женщина, которую здесь величают Богородицей, смертельно больна, и не удержался от каверзного вопроса:

— Если душа Богородицы войдет в чье-то тело, то как обе души будут уживаться в такой тесноте?

— Две души не смогут быть в одном теле — душа тела уступит свое место душе Богородицы, а сама отправится в странствие, пока Господь не укажет ей надлежащее место на небе или земле.

— Может, даже известно, в кого войдет душа Богородицы?

— Христос, наш учитель, уже указал перстом своим, в кого Богородица войдет, — в меня. Слава те, Господи! — и она перекрестилась, а лицо ее выражало неподдельную благоговейную радость. Мне стало ясно, что Дарина — фанатичка, и на ее помощь рассчитывать не стоит, более того, она может нам навредить, догадавшись о наших намерениях и сообщив об этом Федору.

Ревекка уже полностью восстановила свои силы, так что можно было планировать бегство на нынешнюю ночь. Сложность была в том, что ночью жизнь на острове не замирала — Федор постоянно устраивал сборища-гульбища, на которые приглашались избранные, а все остальные христы должны были заботиться о пропитании, заниматься хозяйственными делами, и лишь раз в неделю могли участвовать в радениях. Избранных из-за ночного образа жизни, групповых истерий, истощающих нервную систему, легко было узнать по болезненному цвету кожи, глубоко запавшим глазам, в которых вспыхивали искорки фанатизма, и путаным, странным речам. Единственным исключением был Евлампий — «воплощение апостола Симона Зилота». Его речи, при всей их абсурдности, были доступны пониманию и для человека недостаточно просвещенного — убедительны, тем более что произносил он их с воодушевлением и уверенностью.

Во время ночных оргий выставлялась охрана с дубинками возле дома, где они происходили, и двух троп, по которым можно было уйти с острова. Не было других путей с острова через болота-трясины. Я считал чудом то, что нам удалось сюда добраться, — не иначе как кто-то вел нас, ангел или черт. Я то и дело вспоминал о загубленной мною жизни Арона. Ужасно было то, что я не раскаивался искренне, а воспоминания были подобны прочитанным страницам малоинтересной книги — в памяти сюжет остался, но душу не трогает.

Ночная стража выставлялась Федором для того, чтобы никакой дьявол не смог искусить сомневающегося христа и овладеть его душой. По его объяснениям, во время ночных радений дьявол может не выдержать и будет порываться бежать, захватив тело и душу сомневающегося, вот тут его и надо отходить дубьем, и не жалеть бренного тела, спасая вечную душу. Таким образом, Федор, узурпировав власть на острове, никому не оставлял ни малейшего шанса покинуть его. От Дарины, когда мне удалось затронуть в разговоре эту тему, я узнал, что два года назад был такой случай — беглеца забили до смерти дубинками и утопили тело в болоте.

Я пока не знал, как нам при побеге обойти стражников, надеялся лишь на свою удачу. Ведь не мог же я, преодолевший в жизни столько смертельных опасностей, погибнуть здесь от дубинок сектантов-фанатиков! Бежать днем было безумием — я все время был на виду, получал задания на выполнение хозяйственных работ, но не попал в бригаду собирателей грибов и ягод, единственных счастливчиков, которым удавалось покидать остров на непродолжительное время.

Похоже, удача от меня отвернулась: под вечер пришел Евлампий, поинтересовался здоровьем сестры Авреи-Ревекки и сообщил, что «Христос» Федор зовет меня, удостаивает чести принять участие в радении, на которое допускаются лишь избранные. Сердце сжалось в плохом предчувствии: к чему бы вдруг подобная «честь»? Мне припомнился страшный взгляд Федора, который, казалось, пронизывал насквозь и выворачивал наизнанку. Неужели он способен читать мысли? Нет, этого не может быть — скорее всего, это лишь совпадение. Но бегство пришлось перенести на следующую ночь.

Я попросил Ревекку, напуганную моим неожиданным уходом, сохранять спокойствие, набраться мужества и дождаться следующей ночи, когда мы сможем совершить побег. Я рассказал ей о прошлом радении лишь в общих чертах — мне было ужасно стыдно.

— Помнишь, ты мне говорила, что в вашей вере есть понятие долга спасения жизни, когда человеку угрожает опасность? — спросил я Ревекку, не торопясь уходить. Плохое предчувствие меня не покидало, но я старался не подавать вида.

— Да, пиккуах нефеш, — сказала Ревекка.

— Так вот, многое я там делал лишь для того, чтобы исполнить этот долг — спасти свою жизнь.

— Но есть случаи… — заколебалась Ревекка.

— Их нет, — твердо заявил я и добавил: — Не будем спорить, не важно, есть они или их нет. Кажется, кто-то из полководцев сказал: «Проиграть битву еще не значит проиграть войну». Это была проигранная мною битва, а когда мы сбежим отсюда — будет наша победа над этими фанатиками. Помни: смерть — это всегда поражение, а жизнь — это шанс на победу.

Направляясь к дому Федора, я отнюдь не чувствовал себя героем. Мне вспомнилось, как, подпав под царящий на радении настрой, я уже не соображал, что делаю, полностью подчинившись чужой воле, вертевшей этими людьми и мною, как марионетками.

«Надо выдержать! — настраивал я себя. — Еще только раз — и все! Завтра мы сбежим». Но было у меня чувство, что я здесь надолго, если не навсегда. Ведь разве мы с Ревеккой сможем ускользнуть от охраны?

В доме Федора собралось чуть более десяти человек, в однообразных белых балахонах казавшихся бесполыми. Как и в прошлый раз, стоящий рядом со мной Евлампий подсказывал, что надо делать. Несмотря на внутреннее сопротивление, от всех этих плясок и возгласов, бессмысленных кружений на месте мое сознание вскоре помутилось. Я уже практически не соображал, что делаю. Участники этого «корабельного радения» почему-то бегали друг за другом вокруг Федора, громко читавшего что-то вроде молитвы, и то и дело кричали: «Ой Дух, ой Бог!», и я кричал вместе со всеми. Все это вызвало у меня ощущение опьянения, но не легкого, дарящего радость, а тяжелого, изгоняющего мысли из головы, опускающего на сознание туман и в конце концов лишающего разума.

Все дальнейшее напоминало синематограф: мечущиеся по стенам тени, громадные по сравнению с самими человеческими фигурами, тяжелый, спертый воздух от испарений разгоряченных, потных тел, и уже ничего не существовало статического, все находилось в движении, кружении — стены, пол, потолок, а горящие свечи образовывали сверкающую, огненную змею. В центре круга «Христос» Федор был уже не один, перед ним на коленях стояла хрупкая фигурка с длинными распущенными волосами, она испуганно смотрела на него, а мне казалось, что ее взгляд обращен на меня. Красные, желтые шары, словно пиротехнические шутихи вспыхивали передо мной, и, выкрикивая непонятно что, я повалился на пол, не чувствуя его жесткости. Эйфория овладела мною, полностью вытеснив сознание.