Читать книгу "Лили и осьминог - Стивен Роули"

А потом не стало.

Не понимаю, как в моей жизни образовалась пустота, почему появился осьминог, почему все в конце концов покидают меня.

16:00

Трент заказывает пиццу, и когда ее приносят, я пытаюсь поесть, но после первого же глотка чувствую рвотные позывы, думаю, что меня сейчас вырвет, однако каким-то чудом сдерживаюсь, и пицца остается в желудке. Красный перец, помидоры, оливки и сыр вперемешку с желчью подкатывают к горлу, все кажется омерзительным на вкус. Но я продолжаю жевать. От каждого куска в желудке возникает боль – настолько резкая, что на прекрасную наносекунду она заглушает боль в сердце. Передо мной на журнальном столике выстроились три бутылки из-под пива «Пасифико», а я не помню, как и когда выпил его. Смотрю на Трента: похоже, он рад, что я ем. Мало приятного, если я загнусь от передоза прямо у него на диване (хотя от одного «валиума», двух стопок водки и трех бутылок «Пасифико» передоза не бывает).

– Вкусная пицца? – спрашивает он.

Я поднимаю клин пиццы так, словно провозглашаю тост.

Почему я не убежал? Почему не подхватил Лили вместе с пледом и не увез ее домой? Если бы я додумался, сейчас мы были бы все вместе. Этот вопрос я никак не могу выкинуть из головы. Почему? Я? Не? Убежал?

Уизи сидит в выжидательной позе перед Трентом, не сводит с него голодных глаз, и я опять забываю, едят собаки пиццу или нет.

– Не знаю, что со мной будет, когда придет срок Уизи, – признается Трент. Я понимаю: он говорит это, потому что отчасти чувствует мою боль – вместе с воображаемой своей болью, которую ему только предстоит испытать, – и пытается понять меня. Вдобавок не знает, что еще сказать, – как все мы, когда сталкиваемся с горем. Я ценю его старания, правда, ценю. Но срок Уизи еще не пришел. Она здесь. Невредима. Жива. Еще у Трента есть Мэтт. А у меня?

Утраты распределены несправедливо. Но я не хочу, чтобы он лишился Уизи. Не хочу, чтобы он лишился Мэтта. Я люблю своего друга и желаю ему счастья. Потому все мои рассуждения – лишь результат осознания. Стремление перераспределить утраты и восстановить справедливость тут ни при чем. Утраты распределены несправедливо. Так получилось. Так устроен мир. Никто их не распределял. Некому было позаботиться, чтобы все получили поровну.

У нас было столько приключений. И мне нравились все до единого.

Было. Нравились.

Прошедшее время.

Поняла ли это Лили, когда ее веки стали тяжелеть? Что все приключения кончены? Или не думала ни о чем, кроме тяжести сна как начала живительного отдыха, после которого она проснется свежей и устремится к новым приключениям? Что это было – предвкушение или ужас? Или она ничего не чувствовала?

Я вспоминаю Кэла и потираю татуировку у себя на руке. «Умереть – вот это настоящее приключение!» Но это же неправда. Настоящее приключение – жить. Когда внутри бушует ураган – вот настоящее приключение. Но мне вспоминается не Кейт Бланшетт в роли королевы Елизаветы I, а Мэл Гибсон в роли Уильяма Уоллеса. Все умирают. В сущности, не выживает никто. А потом – Мэл Гибсон в «Выкупе»: «ВЕРНИ МНЕ МОЕГО СЫНА!»

От пиццы на меня нападает апатия, я снова ложусь. В полусне замечаю, что Трент убирает мою тарелку, чтобы Уизи не сгрызла корку, к которой я не притронулся. Косточки от пиццы, как называл корки мой отец.

Кости.

Останки.

Прах к праху.

Пыль к пыли.

Пытаюсь думать о возвращении на «Рыбачить не вредно», к Лили, чтобы спасти ее от ливня красных мячиков. На этот раз я буду действовать решительнее и вытащу ее. Схвачу на руки, и мы убежим вместе. Неважно, что мы на лодке, окружены водой со всех сторон и бежать нам некуда. На этот раз мы убежим.

Но когда приходит сон, Лили в нем я не вижу.

17:00

– Что это? – Трент держит в руках буклеты.

– Не знаю, – я сажусь, опираясь на подушки. Впервые вижу их. В смысле, буклеты. Комната вроде бы вращается, по телевизору все еще идут «Огни ночной пятницы», и на этот раз мне не нужны напоминания: едва проснувшись, я уже знаю, что случилось.

Трент пролистывает буклеты большим пальцем, говорит «м-да» и кладет их на журнальный столик.

– Что такое?

– Ничего. Потом почитаешь.

Я наклоняюсь вперед, тянусь за буклетами, и мышцы пресса ноют, как бывает, когда перезанимаешься на тренажерах, вот только я не помню, когда в последний раз заглядывал в зал. Может, несколько недель назад. Едва взяв буклеты в руки, я жалею об этом. Некрологи для питомцев. Крематорий для питомцев. Кладбище для питомцев. Слова бросаются в глаза и режут их. Гуманное обращение. Индивидуальная кремация. Выбор урны. Помощь психолога. Качественная продукция. Сочувственное отношение. Каждая фраза – как удар ножом в сердце.

Трент отбирает у меня буклеты.

– Откуда они у тебя?

Я не спрашиваю – упрекаю.

– Лежали здесь, на столе.

Кто-то вложил их мне в руки перед выходом из ветеринарной больницы, а я не запомнил. Как же я вел машину с этой кипой в руках? Тоже совершенно не помню.

– Я их туда положу, вместе с письмом.

– Еще и письмо?

– Потом прочитаешь. Сейчас не надо.

«Уважаемый сэр,

мы все-таки сумели удалить осьминога. С Вашей собакой все в порядке. Пожалуйста, приезжайте за ней как можно быстрее, как Вам будет удобно. Ей не терпится увидеть Вас!

Ваши в науке,

Ветеринарная больница».

– Что там, – это не вопрос. Никаких «потом прочитаешь». Мне надо знать. Надо сейчас же выяснить, что в письме.

Трент вздыхает. Он вскрывает письмо, достает листок, сложенный втрое. Пробегает его глазами до конца.

– «У вас есть время до понедельника, чтобы подумать и решить, как вы хотите поступить с Лили», – и он зачитывает возможные варианты: если я выберу индивидуальную кремацию, я могу приобрести урну и привезти ее домой. Если совместную – прах захоронят без моего участия. Есть и другие предложения, касающиеся похорон. В том числе «оттиск в глине любимой лапки на долгую память».

Все это – испытание для моих убеждений. Я не верю в богов. Не верю в загробную жизнь. Я верю, что все живут и умирают. Верю, что смерть – вечное небытие. Верю, что тело – всего лишь оболочка. Верю, что Лили больше нет. Незачем решать, как поступить с Лили, – нет никакой Лили. Решить надо, как быть с ее трупом.

Все это меня не пугает.

Или пугает?

Мне не нужны останки Лили, чтобы помнить ее.

Не нужна урна, чтобы она напоминала о ее любви.

Не нужен «оттиск в глине любимой лапки», чтобы помнить, что жизнь бренна, преходяща, коротка.