Читать книгу "Сапфир - Вероника Мелан"

Прочитала и почему-то одеревенела. Мо, рассмотревший тень ужаса в ее глазах, тут же поднялся с места, подошел, попытался взять ее за руки – она не далась, отдернула ладони.

– Лана, будь прагматичной.

– Прагматичной? Это, в смысле, без веры в светлое будущее?

– Да почему без веры? Но есть же и рациональный подход…

– Это… не подход, – она не могла подыскать слов. – Это… Ты не веришь, что у меня получится? Почему? Я же работаю…

– Ты работаешь. Но результат не гарантирован. Никому не был бы гарантирован – ни мне, ни самому Химику.

– Я… – она злилась на Мо. За то, что он, прикрываясь бравадой, все это время, так или иначе, думал о собственной смерти не просто как о возможном варианте, но как об ожидаемом варианте. – Это не честно, Марио. Не честно. Я ведь точно могу найти для тебя, если не сапфир, то… не знаю… алмаз. Или рубин, или тот же оникс…

– Я не хочу оникс, Лана.

– Не хочешь жить?

Ее ладони теперь тряслись и будто жили собственной жизнью – она никак не могла их унять.

– Я хочу жить… но не так.

– Как?

– Не с постоянным обратным отсчетом в мозгу.

– Этот «обратный отсчет» дал бы тебе время. Нам время. И за это время мы, возможно, смогли бы снова отыскать Химика, возможно, он усовершенствовал бы раствор…

– «Возможно, возможно…» – Мо злился тоже. – А возможно мы никогда бы его больше не нашли. И после этого корили бы себя за то, что не использовали данный нам шанс по-настоящему. На все сто.

– Мы и так используем его на все сто!

– Нет, пока в твоей голове существует идея об отступлении! О рубинах, лараитах, ониксах и другой подобной хрени. Я не хочу очередной оникс, Лана, понимаешь? Не хочу так жить!

«Даже со мной?» – смаргивали слезы ее глаза.

«Даже с тобой».

Она понимала его. И, все же, ненавидела пессимистичный подход.

– Ты не веришь, вот что ты делаешь, – процедила жестко и разочарованно. – И своим безверием ты притягиваешь собственные страхи о том, что ничего не получится. И ведь притянешь.

– Это не сказка, черт тебя дери. И не закон притяжения в действии!

– Это именно он.

Она сочилась желчью. Она любила Марио, но ненавидела мысль о том, что он может поддаться слабости. Потому что если он, то и она. А она не хочет. Она будет драться до конца, даже если он составит это гребаное завещание, подпишет его и отправится в садовый центр за лопаткой, чтобы наперед вырыть себе могилу.

– Цветов заранее себе не забудь заказать, – выплюнула тихо. – Потому что я их не принесу.

– Дурочка…

Он обнял ее против ее воли. И долго держал, похожую на замерзшего воробушка, – пытался отогреть. Не отогрел, так и отпустил деревянную прочь.

Вниз по лестнице Лана спускалась молча.

Берилл – четыре длинных луча, один короткий. Хрусталь – ворох хаотичных бликов. Циркон – ровный беспрерывный свет, пульсирующий через интервалы в две «обычных» секунды. Зарисовала, запомнила, зазубрила.

Теперь она делала иначе: перемешивала камни под тканью, раскладывала их в хаотичном порядке и смотрела на них сквозь преграду, скрывающую цвет. Записывала увиденную последовательность в блокнот, срывала с самоцветов покров, сравнивала. И радовалась, потому что не ошибалась. Разложила в ряд три – чароит, турмалин, рубин – отгадала нужный. Затем другие – выделила из них рубин.

Затем вздохнула. Она мается дурью. Никому не нужны чароиты, «хероиты» и «дуркоиты» – ее блокнот – коллекция бесполезных рисунков. Ей нужны только два: сапфир и цитрин. Остальные можно вообще убрать в коробку и никогда больше не доставать.

Мо то уходил, то возвращался; она слышала хлопанье входной двери, шаги, шуршание пакетов, сквозь прикрытые веки в те моменты, когда отдыхала. За окном жил очередной солнечный курортный день – не для нее.

Часы на стене показали половину четвертого, затем пять. Вскоре шесть тридцать. Из тридцати двух попыток отличить камень-король от камня-шута она ошиблась всего два раза. Хороший результат? Великолепный с точки зрения статистики – никчемный с точки зрения самой Ланы.

В семь Мо вернулся вновь – открывал дверцу холодильника, не то складывал туда что-то, не то доставал. Звенел бокалами, плескался в раковине; Лане было наплевать. Она вымоталась и устала. Семь вечера. Еще один из трех оставшихся дней подошел к концу.

Под потолком, не ведая о тревогах, спокойно исполнял свое предназначение вентилятор – вращал лопастями, разгонял по комнате теплый душный воздух. Лане казалось: отключи его – вентилятор, – и ровным счетом ничего не изменится – предмет декора.

Она чувствовала себя мешком из-под картошки – такой же пустой и такой же пыльной.

* * *

В ее сне играла гитарная музыка – грустная, проникновенная, наполненная невыразимой печалью.

Лана открыла глаза и обнаружила, что в комнате сгустились сумерки. Дремали прикрытые тканью камни; блокнот лежал на полу – соскользнул с коленей. Она наклонилась и подняла его. В этот момент музыка зазвучала вновь – уже не во сне, наяву – с террасы.

Мо? Это играет Мо?

Она поднялась, чувствуя, как ноет затекшее от длительного сидения тело, потерла щеки ладонями, отправилась к выходу на крыльцо.

Он сидел в одном из плетеных кресел, подавшись вперед, перебирал тонкие струны. Достал из шкафа? Купил? На столе рядом с открытым шампанским, пустыми бокалами и вазой с фруктами горели свечи.

– Праздничный ужин? В честь чего?

Гитара на мгновенье умолкла.

– Всегда хотел открыть это шампанское – коллекционное, – когда придет правильный момент. Ведь сейчас правильный?

Правильный? Если учесть, что в жизни все моменты – правильные, – то да.

Лана не стала отвечать, просто уселась на свободный стул. Попросила:

– Поиграй еще. Пожалуйста.

И его рука вновь обхватила гриф; привычно зажали первый аккорд пальцы – поплыла в вечернем воздухе мелодия. Спокойная, тягучая, наполненная неведомым и далеким смыслом. Лана слушала ее без мыслей, и в какой-то момент вместо погруженной в вечерний свет террасы ей увиделись далекие, поросшие буйным лесом холмы. Закатное солнце, одиночество и… свобода? Да, именно она звучала в его мелодии – свобода. Или тоска по ней.

Она сама разлила по бокалам шампанское. Придвинула один к Мо, отпила из второго, оторвала от грозди пузатую виноградину. Откусила, не порадовалась сладкому вкусу – в последнее время все сладкое или радостное начало казаться ей чужим, принадлежащим кому-то еще.

А Мо все играл. И его музыка говорила сама за себя – в ней прорисовывалась Любовь. Любовь ко дню этому и дню вчерашнему. Спасибо за то, что есть вокруг, и за то, что придет завтра. Спасибо за всех людей, которые входили в его жизнь и уходили из нее. Спасибо за минуты радости, покоя и одиночества. Тихими звуками он выражал себя – себя как частицу мира, себя – неотъемлемую часть Вселенной. Себя – человека, себя – душу, себя – скоротечный фрагмент энергии, способный сейчас чувствовать и творить.