Читать книгу "Великий герцог Мекленбурга - Иван Оченков"

– Готов, – отозвался сразу помрачневший Анисим, – думаешь, надежа, прорвутся ляхи в острожек?

– Коли не прорвутся, выкопаем, дело недолгое. Однако сам видишь, рвы, почитай, под завязку трупами завалены. Частокол во многих местах сильно поврежден. Есть, правда, малая надежда, что гетману надоест тут людей терять и он с другой стороны попробует, но я думаю, что еще как минимум один штурм на нас будет.

– Может, тебе лучше того, отойти? – осторожно спросил меня стрелецкий сотник. – Мало ли, за подмогой пошел. Мы-то что, нас на Руси много, а ты бы поберег себя, может, еще и поцарствуешь?

– Анисим! Христом Богом тебя молю, прекрати эти разговоры, а то меня ваши бояре безо всякого Ходкевича удавят! Тут биться надобно, а у тебя одно «да потому». И это, не могу я уйти сам, а вас бросить. Если уж придется уйти, то всем вместе.

На нас вновь надвигалась венгерская пехота, но следом за лесом пик весело там и сям сверкали бликами на ласковом солнышке латы литовских шляхтичей. Поняв, что гетман решил усилить атакующих своим главным, если не считать крылатых гусар, резервом, я принялся отдавать распоряжения:

– Анисим, расставляй стрельцов, и посоха пусть рядом будет, я из пушек сколько ядер хватит палить буду, а как в упор подадут – ударю дробом. Если перелезут через частокол, то отступай в порядке, дабы под гостинец подвести. Ну все, прости, если что не так было.

– И ты, герцог-батюшка, не поминай лихом!

Тем временем под стенами острожка занялась жаркая перестрелка. Вражеские мушкетеры несли значительные потери, но вели максимально возможный огонь по его защитникам, а те не менее ожесточенно отвечали. Я в это время старательно бил из пушек, максимально увеличив забитым под лафет клином угол возвышения, стремясь накрыть гарцующую за спинами венгров латную конницу. Полуразрушенный острожек все одно придется оставить, рассудил я, а каждый убитый или покалеченный шляхтич – это плюс нам в завтрашнем сражении. Увы, моя любимая подзорная труба была как никогда далека от меня, но даже невооруженным глазом было видно, как вздымаются на дыбы кони и падают с них разряженные в пух и прах всадники. Наконец им это надоело, и, быстро преодолев разделяющее нас расстояние, латники спешились и полезли на вал вместе с пикинерами.

– Надежа, ядра кончились, – доложили мне пушкари.

– Заряжайте дробом, – отвечал я им и принялся выбивать клин из-под ствола.

Мы поспели как раз вовремя, и одновременный залп обеих наших пушек смел атакующих, готовых уже ворваться в острожек. Однако передышка была недолгой, и враги, немного оправившись, заново полезли с прежним ожесточением. Развороченный еще при прежних атаках частокол был не слишком надежной преградой для атакующих. Поэтому то одному, то другому противнику удавалось проникнуть внутрь укрепления. Одних сразу поднимали на рогатины крестьяне или рубили бердышами стрельцы. Других удалось подстрелить мне из пистолетов. Винтовку я давно отставил, ибо расстояние сократилось до минимума, а заряжать пистолеты быстрее. Увы, врагов было слишком много, и они, преодолев наконец частокол, стали шаг за шагом теснить ополченцев. Как раз на этот случай и был мной придуман «гостинец». Еще когда в острожек чуть не ворвались казаки, я решил сделать нечто вроде оружия последнего шанса. В возвышении, на котором стояли наши пушки, была выкопана конусообразная яма, на дно которой помещен бочонок пороха. Поверх него был установлен щит из крепких жердей или, точнее, небольших бревен, а уже на него насыпаны камни, обломки оружия и прочий хлам, которому предстояло стать поражающими элементами импровизированного фугаса. Конус расширялся в сторону наших фасов и, по моим прикидкам, должен был снести нападавших ко всем чертям, буде им удастся прорваться. Мысль о необходимости подобного приспособления пришла мне в голову, когда казаки едва не ворвались в острожек, а устроено оно было, пока старательный, но не слишком сообразительный пан Шепетовский развлекал меня и гетмана переговорами. Минусом было то, что взрыв, безо всякого сомнения, разворотил бы насыпь под нашими пушками и сделал бы невозможной дальнейшую стрельбу. Но тут уж выбора не было – или так, или никак.

Враги, плотной толпой теснившие моих людей, уже торжествовали победу, когда я, выстрелив в последний раз из пушки, отправил поверх их голов заряд каменной картечи по их товарищам, подходящим к ним на помощь. Сразу после этого подпалив фитиль «гостинца», я спрыгнул вниз. Огонек весело побежал по заботливо приготовленной для него пороховой дорожке, и земля вздрогнула у нас под ногами. Поднятое взрывом каменное облако с головой накрыло ворвавшихся пехотинцев и шляхтичей, и грохот, еще звучавший в ушах после взрыва, сменился протяжным воем умиравших и покалеченных врагов. Немногие не попавшие под смертоносный шквал противники и даже защитники острожка остановились в крайнем ужасе от случившегося и прекратили сражаться. Но бой еще не закончился, и я, подняв трофейный райтсверт, заорал что было силы:

– Бей! – и кинулся на оторопевшего противника.

Стрельцы тут же вышли из оцепенения и с новыми силами принялись рубить деморализованного врага. В какие-то секунды все было кончено, так и не пришедшие в себя пехотинцы и шляхтичи не смогли оказать серьезного сопротивления и были изрублены один за другим. Вскочив на оставленный было нами вал и готовые вновь рубиться до последнего вздоха с врагом, мы с изумлением увидели, что венгры и литвины в панике отступают. Ничего не понимая, я крутил головой, пока Анисим не схватил меня за руку и закричал на ухо:

– Наши! – показывая при этом рукой на скачущих на врага кавалеристов. Оказывается, Пожарский ввел в дело дворянскую конницу, и та, ударив в самый напряженный момент, погнала противника прочь, решив исход сегодняшней битвы.

Полуразрушенный острожек был непригоден для дальнейшей обороны. По крайней мере, без основательного ремонта, на который не было времени. Надо было уходить, и я как раз командовал своими горе-пушкарями, пытавшимися выкатить большую пушку из получившейся в результате взрыва ямы, когда в острожек на всем скаку ворвался Аникита со своими рейтарами. Посмотрев на наши сборы, Вельяминов передал мне, что князь Пожарский сердечно благодарит меня за стойкую оборону, но просит отступить, чтобы сберечь людей.

– А я, по-твоему, чем занимаюсь? – огрызнулся я. – Чаю, не дурнее Дмитрия Михайловича, дай ему Бог здоровья, и понимаю, что держаться тут дальше – только людей погубить, однако пушек не брошу. Ты бы, чем умничать, лучше помог людьми али лошадей дал.

– И то верно, пушки бросать не след, – согласился со мной Вельяминов и дал необходимые распоряжения.

Работа сразу пошла веселее, а я, переведя дух, стал допытываться, как обстоят дела на других участках.

– Тяжко, – отвечал мне Аникита, – из острожков только ваш устоял, а прочие ляхи взяли. Кабы князь не послал нас в бой, того гляди, и прорвались бы латиняне.

– Так за стены Белого города они не прошли?

– Господь миловал!

Вскоре мы были готовы выступать. Впереди нашего бравого воинства конные упряжки с трудом тащили так хорошо послужившие нам пушки. Мы почти расстреляли в дневном бою порох и ядра, но я предполагал, что в завтрашнем деле пушки лишними не будут, а припас найдется. Следом на телегах везли раненых и убитых. Аникита и Анисим согласились со мной, что бросать побитых последнее дело, и нам предстояли еще похороны павших. Следом за «санитарным» обозом шла наша посоха, тяжело груженная собранными на поле боя трофеями. Впрочем, крестьян, лишенных какого-либо защитного снаряжения, невредимыми осталось немного. Хорошо экипированных стрельцов уцелело гораздо больше, и они замыкали наше шествие. Конные рейтары Аникиты прикрывали наш отход, гарцуя по обеим сторонам.