Читать книгу "Тени старой квартиры - Дарья Дезомбре"

«Этот психолог действительно хорош», – думала Ксения, глядя, как перестают дергаться тонкие пергаментные веки Пироговой. Она расположилась на стуле в коридоре, одетая на этот раз в длинную шерстяную юбку и свитер под горло. Напротив, держа ее за тонкое запястье, сидел Трофимов. Маша, прислонившись к стене и сложив руки на груди, стояла рядом. Ксения примостилась на раскладушке, бок о бок с дюжим санитаром. В руках она держала магнитофон.

– Сейчас вы откроете глаза, и вам снова будет шесть лет. Вы собираетесь идти в первый класс и живете с родителями и братом в этой коммуналке на канале Грибоедова.

Маша кивнула Ксюше, и та включила магнитофон: музыка заиграла совсем тихо, будто и правда доносилась из пятьдесят девятого года.

«Море шумит грозной волной, чайка летит рядом с кормой, что ж вы, друзья, приуныли, песни морские забыли…» – запел томный баритон.

– Мама… – вдруг услышала Ксюша тонкий девчоночий голосок. – Мама, а она точно мертвая?

Вздрогнув, все присутствующие уставились на Пирогову. Глаза ее теперь были широко распахнуты и смотрели прямо перед собой.

Леночка. 1960 г.

«В 1960 году будет построено 2,4 миллиона квартир, куда переедут более 10 миллионов ленинградцев».

«Ленинградская правда». 1959 г.

Противная эта Аллочка! Леночка смотрит, как та бросает в слезах новые ботиночки, купленные отцом, кричит, размазывая по пухлым щекам текущие градом слезы:

– Я старые, старые хочу! – И Аллочкин папа – вот дела! – не сердится, а просто поднимает их с полу и уносит в комнату. Леночка успевает принюхаться – ботиночки пахнут свежей кожей, и тут дверь захлопывается. Леночка вздыхает: ей ужасно хочется поделиться с остальными детьми квартиры впечатлениями – сегодня они с мамой впервые ходили в баню. Настоящую, для взрослых, там, где одежду складывают в шкафчиках. Мама оставила Леночку караулить свой тазик, а сама пошла стоять в очереди за горячей и холодной водой. Леночка даже испугалась: мама сразу пропала из виду. Вокруг обжигающим туманом клубится пар, едва мерцают под потолком электрические лампочки, пахнет распаренной кожей и моченым веником; шум льющейся воды, грохот тазов, перекличка десятков моющихся женщин сливаются в один протяжный гул. То тут, то там из клубов пара возникают тела – иногда полные, как мамино, а иногда темные, страшные, с искривленными спинами.

– Это от труда непосильного, – вздыхает, вернувшись, мама. – Думаешь, они старые? Им же лет сорок пять от силы!

«Сорок пять! Очень, очень старые», – хочет сказать Леночка, с испугом вглядываясь в чужую наготу. А вырывается:

– Какие же все некрасивые!

– Чего ж все-то? – мылит ее мама. – Вон, гляди, у той – отличная фигура!

Мама кивает подбородком на полускрытую в парном мороке тетку. Леночка недоумевает: и что же в той фигуре красивого? Вот лицо – это да, с ним понятно, а тут…

А потом обе с облегчением вышли в прохладу предбанника – остывать и пить клюквенный морс, он продается в пивном ларьке. Вспомнив кисловатый, свежий привкус на языке, Леночка быстро, по-лисьи, облизнулась. Хорошее было утро. Жаль, сейчас делать совсем нечего. Леночка теребит в руках пупса-голыша: Тома недавно подарила ей собственноручно скроенные из лоскутков юбочку, сорочку и даже маленький платочек на голову. Но Лене скучно играть одной. От скуки она и делает непозволительное: снимает со школьного передника и пришпиливает пупсу на грудь октябрятскую звездочку – и теперь прижимает голыша к себе, чтобы никто не увидел такого святотатства. Укачивает и думает о своем. Папа обещал сводить ее в Цирк на Фонтанке – туда сейчас как раз приехал Борис Манжелли с конюшней дрессированных лошадей «Карнавал», но со смертью старой Ксении Лазаревны папа будто забыл о своих обещаниях. Все сидит, мрачно трет лоб, даже радио меньше слушает. Леночка пожимает острыми плечиками: и что тут расстраиваться? Ну, умерла. Вот уж кто был совсем старый – не жалко! Но нет, сегодня все снова собрались на кухне – уже в который раз! Плотно прикрыли дверь – пришлось им с Леркой подслушивать из туалета, оттуда на кухню выходит забраное стеклом окошко – для экономии электроэнергии.

– Дверь на черную лестницу была закрыта, – говорит папа негромко, но им с Леркой слышно.

– Хотите сказать, это кто-то из нашей квартиры? – взвивается голос тети Веры. – Что за глупости!

Все разом загалдели: мол, неслыханно, да это мог быть кто угодно, старушка, может, с революции какое добро не распродала! Но все голоса перекрывает только что прорезавшийся бас Алеши Лоскудова.

– Это не мог быть кто угодно, – говорит он. – Ключи есть только у своих. Обе двери – парадная и черная – закрыты и не взломаны. Все дома, и все могли зайти к старушке и подсыпать ей яд, ведь это был крысиный яд, Андрей Геннадьевич?

– Стрихнин, если быть точным, – прокашлявшись, отвечает доктор.

– Да, но кому-то это было сделать проще, вэрно? – это дядя Заза – когда он волнуется, еще явственнее слышен акцент.

– Вы кого-то конкретно имеете в виду? – впервые слышен голос тети Иры, Ирочки, как ее называла Ксения Лазаревна, жившей рядом с ней в проходной комнатке.

– Боже упаси, Ирочка, никто вас не обвиняет! – тетя Люда, мама Леши и Кольки, говорит мягко, будто извиняется.

– Говорите за себя! – подает голос – визгливый, взвинченный – тетя Зина, Аллочкина мать. – Да и наследовать там только вам и было!

– Мы никого не обвиняем! – снова вступает Леша Лоскудов, и Лерка с Леночкой переглядываются – странно, что Лешка, еще совсем недавно сам их товарищ, теперь явно перехватил инициативу у взрослого папы. – Нам просто нужно решить, что говорить милиции…

Лерка вдруг спрыгивает с унитаза, на который они взгромоздились, чтобы лучше слышать, и выскальзывает в коридор.

– Ты куда? – шепотом окликает его Леночка.

– Куда-куда! К покойнице! – Лерка делает страшные глаза.

Леночка испуганно сглатывает:

– Ты что! Зачем?!

– За марками, конечно, балда! У нее же еще много осталось!

Леночка вся дрожит, но бежит за братом. Он уже у дверей Ксении Лазаревны, тихо поворачивает ручку двери, еще секунду – и они оба окажутся в той комнате, где жила мертвая старушка. Леночке не это страшно – после скелета того мальчика, что обнаружил участковый у них в подвале, ее таким не испугаешь. Нет, она до ужаса боится, что ее поймают, – и тогда вся страшная тишина, все тайные подозрения, вся опасливая ненависть, скопившаяся с тех пор, как убили бабушку Ксению, обрушится на нее, Леночку, – за то, что нарушила правила.

– Лера, что ты делаешь? – слышит она голос Томы. Та стоит на пороге своей комнаты и недоверчиво смотрит на уже наполовину исчезнувшего за дверью Лерку.

Леночка успевает – бесшумно, как только она одна и умеет, – проскользнуть под укрытую ковриком скамейку, над которой висит телефон. Скамейка очень узенькая, так что заподозрить под ней такую большую девочку, как Леночка, просто невозможно. А она умеет сжаться в плотный комочек, прижав к тонкому тельцу тощие ножки и ручки, будто жучок или паучок. Эта скамейка – лучшее место для пряток. Леночка выглядывает в зазор между ковриком и полом и слышит, как Тома распекает Лерку. От Томы пахнет толстыми тяжелыми косами, глаженой шерстью школьного платья и кремом «Миндальный», от Томы пахнет – взрослостью, и это почему-то очень злит Леночку. Да, Тома красивая и добрая, но Леночка чувствует раздражение от одного вида ее ног в кокетливых шелковых тапочках. А ее мама, – думает Леночка, – ходит в войлочных. Коричневых. Чтобы не злиться, Леночка переводит взгляд на выцветшие обои рядом. И замирает: на стене, как раз на уровне ее сложенных, как циркуль, колен, она видит запись, сделанную химическим карандашом.