Читать книгу "Железные волки. Небо славян - Александр Кудрявцев"

– Ты прав, – согласился монах, – а еще он учил вот чему. «Кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду»[54]. «Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся»[55].

– Я понял, понял! – взвизгнул седой, дрожащими руками отстегивая от пояса тугой кожаный мешочек.

– Благодарю. А можно плащ? – застенчиво попросил Варфоломей.

Тот быстро сбросил с плеч шерстяную накидку.

– Спаси тебя Бог, – улыбнулся монах, принимая подарок. – Идите с миром, добрые люди, и да пребудет с вами Господь!

Он радушно перекрестил уходящих, каждый из которых то и дело оглядывался, не гонится ли за ними добрый священник.

– Ну и проповедь… – сказал Ратмир, когда дренги скрылись из вида.

– С каждым нужно общаться на его языке, – ответил Варфоломей и осенил знамением себя и юношу.

– А серебро взял…

Монах пожал плечами:

– На всякий случай…

* * *

Когда с неба ушли сизые тучи и подсохла лесная трава, Варфоломей решил двинуться на рыбалку дальше по течению. Или проповедник вытягал из омута всех щук, или они просто раскрыли его способ ловли на начищенный до блеска кусок ножа с вклепанным крюком из кованого гвоздя – нож блестел под темной водой, будто серебристый бок голавля. С помощью своего нехитрого изобретения Торстейн с неделю таскал пятнистых рыбин длиной в сажень, а потом как отрезало.

Но, когда Варфоломей скатал походный шатер и собрал в мешок нехитрые припасы, оказалось, что Ратмир не может встать на ноги. До этих пор он лежал ничком, глядя вверх остекленевшими глазами, лишь выползал по нужде. Сначала горячие проповеди Варфоломея о благой вести и всемирной любви его занимали, но Ратмир быстро к ним охладел, как ни громыхал и выкатывал глаза монах.

– Вот что, – хмуро сказал Варфоломей, глядя, как сидящий на земле Ратмир равнодушно щупает свои неподвижные ноги, с таким отсутствующим видом, будто это два засохших окорока. – Так мы далеко не уйдем.

– А я никуда и не собираюсь. – Ратмир откинулся на спину и заложил руки за голову. – Без меня иди. Башка уже звенит от твоих проповедей.

– От моей любви отделаться непросто, – согласился тот. – Но зачем я спасал тебя от волков? Чтобы оставить муравьям?

– Плевать, – Ратмир сунул в рот стебелек кислицы и усмехнулся. – Ты любишь весь мир. А я любил всего нескольких, но их больше нет. Тебе есть зачем жить. Мне – нет.

– Так возлюби мир! – вскинулся Варфоломей. – Прими учение в сердце, прости врагов своих, ибо ненависть – это ржа, жрущая душу!

– Так дай мне заржаветь! – крикнул Ратмир. – Просто отстань от меня, большой, тупой, добрый кретин!

Тот побагровел, сжал Магдалину так, что побелели костяшки пальцев, но не сдвинулся с места, а что-то пробормотал под нос и громко приложился лбом к тяжелому обуху.

– Хорошо. Я уйду. Ты останешься. Но сначала позволь провести один обряд…

– Если ты после этого уберешься, то хоть сто раз по сто, – процедил сквозь зубы Ратмир. Он отвернулся, закрыл глаза и вдруг услышал приближающиеся шаги.

– Что… – успел сказать Ратмир, перед тем как на него обрушился обух секиры по имени Мария Магдалина.

* * *

Он очнулся, обнаружив себя сидящим в земляной яме со связанными за спиной руками. Стоявший рядом Варфоломей смотрел на него со сдержанным любопытством.

– Так вот зачем ты спасал меня! – Ратмир невесело рассмеялся. – Все равно выкупа тебе не видать. Оба моих отца мертвы, матери, скорее всего, тоже.

– Выкуп меня не интересует, – ответил монах, снимая с плеча короб, доверху запачканный чем-то бурым и зловонным. Он одним махом высыпал содержимое на Ратмира, и тот чуть не задохнулся от яростной вони, которая даже заставила прослезиться.

– Что это? – крикнул он.

– Дерьмо, – пояснил монах, деловито поднимая с земли мешок, запачканный той же самой субстанцией. – Много дерьма. Весь день за ним в деревню ходил. К жадным людям. Удобрения, говорят, стоят дорого. Вот серебро и пригодилось. Алчность… кругом одни алчность и порок…

Он поцокал языком, покачал головой и споро вывалил содержимое мешка на голову застывшего от варфоломеевской наглости юнца.

– Стой! – заорал Ратмир и замолчал, почувствовав липкий комок на зубах.

– В рот попало? – сочувственно уточнил монах и развязал второй мешок. – Любопытный круговорот у нас получается…

– Я тебя убью! – взвизгнул от злости Ратмир, тщетно напрягая связанные руки.

– А вот это вряд ли, – заметил Варфоломей.

– Я убью тебя!

– Ты? Меня? Посмотри на себя. Ты унылое говно, – сказал монах. – Унылое говно не может никого убить, поскольку все, что оно умеет, – это упиваться своим унынием.

На голову воющего от ярости Ратмира с плеском и чавканьем опорожнился еще один мешок.

– А-а-а!.. – ревел Ратмир. Уровень вязкой, вконец размокшей от начавшегося дождя зловонной жижи стараниями Варфоломея уже поднялся ему до подбородка.

– Хочешь, расскажу одну небольшую притчу? – предложил проповедник, утирая взмокший от натуги лоб и загудел, не дожидаясь ответа: – Однажды пришли в великий город Рим два насмешника. Они издевались над местным конунгом, который ввел налоги на отхожие места и прославился фразой «деньги не пахнут». А римский конунг пошутил в ответ: он посадил их в выгребную яму. Один из его пленников был повыше, другой пониже. Первому дерьмо доходило до шеи, а второму до губ. И, пока первый пытался выбраться, второй кричал: «Не гони волну!»

Варфоломей гулко захохотал:

– Кем из них ты будешь, Ратмир? Кто ты?

Юноша молчал, испепеляя проповедника взглядом исподлобья.

– Я скажу тебе, если ты забыл. Ты – соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Господь любит тебя. Попроси силу от любви Его. Только любовь может помочь нам выбраться из дерьма, друг мой.

– Господи, если ты есть, дай мне сил, чтобы заткнуть этому кретину пасть! – заорал Ратмир.

Он сжал зубы, напряг мышцы и рванулся вперед изо всех сил, оттолкнувшись вдруг ожившими ногами от дна. С шумным плеском выскочил из ямы и подбежал к умолкнувшему монаху, сжимая кулаки. Какое-то время они молча смотрели друг другу в глаза.

– Ну и запашок от тебя, – сказал Варфоломей.

Ратмир оскалился, поднял кулаки, застыл, дрожа от гнева… и расхохотался, разжимая пальцы. Его смех подхватил утробный бас монаха, и смеялись они долго и до слез.

* * *

На следующий день монах крестил Ратмира в водах узкой, словно лезвие, лесной реки. После чего надел на шею железный крестик, выкованный специально для этого случая из кусочка бывшей Кровавой Троллихи.