Читать книгу "Третьего не дано? - Валерий Елманов"

Ну а когда сидишь целый день бок о бок с человеком, то поневоле завязывается разговор, плавно перетекающий в живой диалог, а там и в задушевную беседу.

К тому же я постоянно выручал монаха, которого вообще-то, оказывается, надо было называть отцом Леонидом – именем, данным ему при постриге. Дело в том, что без хорошей винной порции работать он не мог.

Какая уж тут каллиграфия, если руки ходуном ходят?!

Царевич понимал это, но в то же время, не желая, чтобы он надирался, распорядился, чтобы Отрепьеву выдавали утреннюю «чашу», не более. Больше наливать ему отказывались. А тут я со своей фляжкой, которая всегда полна.

Под пробку.

Причем заполнял я ее не в течение дня – могли заподозрить, а вечером, поэтому никто из слуг этому значения не придавал.

Неудивительно, что отец Леонид ближе ко второму вечеру воспылал ко мне жутчайшей симпатией.

Разумеется, я старался не злоупотреблять вином.

Мало того что мужик должен делать свое дело, так и мне вытягивать какие-то сведения из пьяного в зюзю тоже затруднительно.

Это лишь в фильмах показывают – чтоб человек разболтал какие-либо секреты, его необходимо накачать вусмерть.

На самом деле такого экстрима вообще не требуется – достаточно, чтобы он впал в состояние эйфории, которая наступает почти вслед за трезвостью, давая обманчивую легкость, некое высвобождение всех чувств и насквозь фальшивый полет мыслей.

Их-то так и тянет немедленно выложить собеседнику – всегда приятнее разделить полет с напарником, а не парить в одиночку.

А как же иначе, если мысли эти как минимум – весьма значительны, а как максимум – вообще гениальны. Причем параметры оценки зависят исключительно от самооценки – вот такой получается жизненный каламбур.

У Отрепьева они были если и не гениальны, то очень близки к этому.

Я не возражал.

Далее тоже все просто. Достаточно прикинуть на практике, на какой период времени действует одна доза, после чего остается лишь… наливать следующую.

Вот он у меня и скользил день-деньской этой самой мыслию по древу, растекаясь от самых корней, то бишь воспоминаний детства, до верхушки кроны, то есть до наших дней.

Правда, при всем том крышу у него не сносило, и некие события выжать из Отрепьева мне удалось лишь на четвертый или пятый день, да и то, как я подозреваю, не все.

Впрочем, мне хватило и его коротких воспоминаний, чтобы не только подтвердить свои мозаичные картинки, но и составить новую, которая вновь нарисовалась в моем воображении.

Когда наша с Отрепьевым работа закончилась, мне стало окончательно понятно, не только как запутались царские сыщики, или как там они именовались, в именах и фамилиях, но и как все произошло далее.

Нет, в кое-каких деталях я мог ошибиться, но в целом…

А уж что касается первой после долгой разлуки встречи Лжедмитрия с Отрепьевым, то тут, можно сказать, и стеклышек не было. Скорее уж ярко разрисованное цельное витражное стекло, поскольку монах Леонид частенько вспоминал именно ее.

Не иначе как слишком велико было его разочарование.

Не того он ожидал от этой встречи…

Словом, я только добавил пару легких штрихов, домыслив кое-где, о чем думал царевич…

Глава 12Встреча старых приятелей

Они стояли посреди обширного двора Мнишеков, что в Самборе, а высыпавшая на крыльцо дворня умиленно любовалась столь радостной встречей.

Казалось, что может быть общего у здоровенного бугая, настоящего русского мужика, только зачем-то напялившего на себя рясу, со стоявшим напротив коренастым юношей, одетым в щегольское платье и в красивой шапочке с пером, задорно торчащим вверх?

Но достаточно было лишь посмотреть на их радостные лица, на крепкие объятия, чтоб понять – и впрямь два закадычных друга встретились после долгой разлуки.

– Это сколь же годков мы с тобой не видались? – Более молодой попытался скоренько подсчитать на пальцах, принялся их загибать, но спустя несколько секунд сбился. Однако он не сдался, повторил попытку и торжествующе заявил: – Три года и… три дня. Ну прямо как в сказке! А ты что ж так долго – я ведь тебя поране ждал. Али заплутал в пути? – И он весело хлопнул детину по плечу, потребовав: – Давай-давай, обсказывай все как на духу.

– Ежели все, так оно длинно покажется, – усмехнулся тот. – Вот разве что за чарой доброго медку, чтоб в глотке не пересохло. Да и, признаться, соскучился я по нему. По дури, когда тебя в Киеве в Печерском монастыре оставил да назад подался, зарок дал – сызнова за медок взяться, лишь когда опять повидаемся. Мыслил-то, до лета распрощались, на полгода, ан вышло на все три. Ох и соскучился по чарочке, – повторил он мечтательно.

– Медок – это пустяки. Сейчас все устроим. И стол накроют как наиважнейшему магнату, и сам дворовый маршалок сзади твоего кресла встанет для почету. – И щеголь, ненадолго оставив приятеля, пошел к дворне отдать нужные распоряжения.

– А пока накрывать станут, пущай одну чару сюда поднесут! – вдогон взмолился детина.

– Ишь ты как тебе неймется-то, – неодобрительно покачал головой щеголь, но к просьбе прислушался, и спустя всего несколько минут улыбчивая молодка принесла детине большую чашу вина.

Тот принял ее, ухватив трясущимися руками, и сноровисто выдул до дна. Оторвавшись лишь один раз, чтобы перевести дух и неодобрительно заметить вернувшемуся щеголю:

– Я же медку просил, а поднесли какую-то кислятину. Никак из бочки, где он скис, а вылить жалко, вот они мне ее и… Ты им скажи, Юрко, что мы издавна знакомы, и с твоими старыми приятелями так-то поступать негоже, – после чего вновь уткнулся в посудину, допивая остатки.

– То не порченое, а из заветных запасов, – несколько обиделся щеголь. – Потому и поднесли самого лучшего, что видели, как я тебе рад. Другому простому монаху такого бы нипочем не подали, ибо его пьют токмо родовитые шляхтичи, да и то не всякие.

– Ну ежели так, дело иное, – покладисто согласился слегка осоловевший от выпитого детина и громко рыгнул, после чего, увидев гримасу недовольства на лице щеголя, насмешливо заметил: – Что, не по нраву тебе мой обычай? А ты изменился. Помнится, ранее ты так не морщился.

– А ранее ты при мне и не пил, – резонно возразил тот. – И как прежде не зови – будто сам не ведаешь, что ныне я свое истинное имя скрывать перестал и теперь открыто величаюсь Дмитрием. Я ж тебя Юшкой не кличу.

– Ну не серчай, не серчай, – осклабился детина, наслаждаясь ощущениями от растекающегося по всему телу хмельного тепла. – По-новому так по-новому, Дмитрием так Дмитрием. Тогда уж и меня кличь отцом Леонидом.

– Что-то я в толк не возьму, – нахмурился щеголь. – Так ты что же, и впрямь в монахи постригся? А я думал, для притворства рясу надел. – И, остановив приятеля на полуслове, поторопил его: – Вон уже дворня машет – стало быть, все готово. Пойдем за стол, а то я порядком продрог. Выскочил-то на минутку, а платье легкое, не верхнее.