Читать книгу "Роковые годы - Борис Никитин"

Утром меня принял Корнилов. Мне казалось, что он доверял мне безоговорочно. Корнилов служил когда-то в Округе моего отца и сохранял о нем теплые воспоминания. Это сразу внесло задушевную ноту в его отношения ко мне еще в Петрограде. Когда Лавр Геогиевич уезжал опальный в апреле, то из старших чинов Штаба провожать его приехал я один.

Верховный Главнокомандующий Корнилов, приезжая иногда в Петроград, приглашал меня обедать в свой вагон.

При этих встречах он и Плющевский-Плющик, не стесняясь, высказывались при мне с полной откровенностью. Наконец, мой уход из Штаба округа, о чем я ему рассказывал раньше, явно поставил меня в ряды недовольных. Поэтому я никак не могу допустить, что Корнилов в нашем разговоре хоть сколько-нибудь покривил душой.

Он встретил меня словами:

— А правда, в Петрограде нельзя работать? Бесцельно и бесплодно!

Настрадавшись перед тем от петроградского безволья и вытекающей из него неописуемой бестолочи, Лавр Георгиевич естественно видел единственное спасение России именно в упорядочении петроградской обстановки.

Мы сначала говорили о правительстве. Наконец, он спросил:

— А чем я могу быть вам полезен?

Я: Покорнейше благодарю. Я уже кончил свои дела и сегодня возвращаюсь в Петроград. Но вот о чем хочу вас просить. Там додумались арестовать Великого Князя Михаила Александровича. Мне не приходится докладывать вам о всей бессмыслице этого шага. Не могли бы вы протестовать от имени Армии?

Корнилов: Уже сделано. Вчера послал телеграмму Правительству с протестом от всей Армии.

Тогда я заговорил о Васильковском, рассказал о его положении, сообщил, что он уходит, и тут поставил вопрос ребром:

— У министров такие сведения, что вы составили заговор против Временного правительства.

При этих словах Корнилов встал из-за стола, пошел к боковой двери, быстро ее открыл наружу, заглянул в соседнюю комнату, очевидно, проверяя, не подслушивает ли нас кто-нибудь; затем вернулся, стал передо мной и, судорожно сжав руки, сказал:

— Только потому, что я не кидал бомбы в Николая II, они меня считают контрреволюционером. Видит Бог — никаких заговоров![126]

Через несколько часов, когда я ожидал на Могилевском вокзале обратного поезда, прибыл поезд из Петрограда.

Из вагона вышел Львов. Мы даже успели поздороваться.

Как произошла и в чем заключалась провокация, изложено в обширных исследованиях[127].

Я только вкратце запишу выдержку из доклада Львова, прочитанного им осенью 1921 года в Париже, именно ту часть доклада, где Львов приводил свой разговор с глазу на глаз с Корниловым.

Львов обратился за свиданием к Корнилову не прямым путем — через адъютанта или начальника Штаба, а при помощи безответственных ординарцев, рискуя быть непринятым, что едва и не произошло на самом деле. Первая попытка увидеть Корнилова через этих ординарцев окончилась неудачей[128].

А кто мог подслушивать, когда Корнилов резко открыл дверь в моем присутствии? Эти два штриха достаточно характеризуют отношение Корнилова к его ординарцам. Попытку повторили. Бывший министр Львов явился к Корнилову со словами: «Я к вам от Керенского».

В ответ на первые вопросы Львова Корнилов тщетно продолжает требовать введения в тылу смертной казни.

Во втором разговоре со Львовым Корнилов на поставленные ему вопросы высказывает мнение о необходимости более общих мер:

— Верховная власть — Верховному Главнокомандующему, независимо от того, кто бы он ни был.

Львов предлагает в свою очередь:

— А может быть, просто Верховный Главнокомандующий — Председатель Временного правительства?

Корнилов сразу соглашается и на слова Львова, посланного Керенским: «Кто же, как не вы?» — Корнилов кивает головой (буквальные выражения Львова). При этом для будущего кабинета, о котором подымает вопрос опять-таки Львов, Корнилов указывает только две фамилии: Керенского — министром юстиции, Савинкова — военным министром[129].

При свидании с ординарцами Львов их отождествляет с Корниловым[130]. Заметим, что ординарец Завойко, даже он протянул Львову белый лист бумаги и предложил вызвать для составления кабинета каких угодно политических деятелей.

Теперь забудем о Львове.

Остальное слишком известно. Керенский предлагает по аппарату подтвердить слова Львова, но не говорит, какие именно. Спешит «мнение» Корнилова передать гласности как окончательный ультиматум. Он не считается с мнением большинства министров; а Некрасов торопится распубликовать всевозможные циркуляры. Корнилов, направивший перед тем конную группу в Петроград по соглашению с Керенским и Савинковым для проведения в столице военного положения, неожиданно для начальников этой группы приказывает им свергнуть Верховную Власть.

Командир Кавказского Туземного конного корпуса князь Багратион; начальник 1-й дивизии, старый герой Бугских улан князь А. Гагарин; наконец, живые свидетели, в эмиграции рассеянные, — все они своими подвигами вписавшие в историю дивизии славные конные атаки: герои Доброполе — генералы князь Г. Амилахори, князь Т. Бекович-Черкасский, полковник А. Гольдгаар, цу-Бабина — генерал Султан Келеч-Гирей, Брына — генерал Топорков и полковник М. Хоранов — все они люди безупречного слова, все старшие начальники, Штаб корпуса, который я принял через несколько дней, и тогда, и потом, на Кавказе, за стаканом вина с полной откровенностью свидетельствовали, что понятия не имели о «заговоре» и целях похода[131].