Читать книгу "Головокружение - Франк Тилье"

– Конечно. Я же тебе рассказывала, папа. Его сделали недель пять-шесть назад в рамках нашего долгосрочного школьного проекта. А потом кто-то устроил пожар в нашей мастерской, и работа всех учеников вылетела в трубу. Но ты же меня не слушал, я словно стенке говорила. С этой маминой болезнью… ты все время был где-то далеко. Ты в последнее время часто бывал где-то далеко.

Я чувствовал, что она вот-вот опять расплачется. Клэр уже давно при мне не плакала. Усталым голосом она спросила:

– А почему ты об этом спрашиваешь?

Я ничего не ответил, повернувшись на бок и покорившись силе, которая неодолимо влекла меня в сон. Одолеть эту силу я был не в состоянии. Клэр прилегла рядом. Я закрыл глаза. Моя девочка гладила меня по спине, и мне было хорошо.

46

Человек самая ничтожная былинка в природе, но былинка мыслящая. Не нужно вооружаться всей вселенной, чтобы раздавить ее. Для ее умерщвления достаточно небольшого испарения, одной капли воды. Но пусть вселенная раздавит его, человек станет еще выше и благороднее своего убийцы, потому что он сознает свою смерть; вселенная же не ведает своего превосходства над человеком.[25]

Блез Паскаль. Мысли (1670). Одно из последних философских чтений Жонатана Тувье, январь 2010

Я довольно долго оставался один. Медсестра принесла мне поесть, и я набросился на еду, руками хватая курицу с картошкой и позабыв о столовых приборах.

Другой доктор поднял меня с постели и заставил пройтись по палате. Возле радиатора я остановился, закрыл глаза и больше не двигался. Меня взвесили. Шестьдесят один килограмм, я похудел на девять. Мне сбрили бороду, подстригли волосы и ногти и натерли какими-то мазями, в особенности руки и ноги. Мне кололи какие-то лекарства, действия которых я не знал. Я жаловался на боли в коленях и почках, задавал кучу вопросов, но мне отвечали: «Потом, позже». Персонал что-то записывал, мне вводили препараты через катетер. Потом снова принесли еду, и на этот раз я воспользовался ножом и вилкой. Они были пластмассовые, как и там, в пропасти. Потом я лежал и смотрел телевизор, рассеянно вертя перед глазами правой рукой. Иногда за дверью скользили какие-то тени, раздавался шепот. Я еще не до конца пришел в себя и был пока не способен ни обдумать, ни проанализировать ситуацию. Я боялся заснуть и проснуться опять в пропасти. Мне все казалось, что за мной охотится чудовище с лапами, похожими на лопаты.

Прошло время, и мне сняли наконец катетер. В общем, организм постепенно набирался сил и мозг начал работать с нормальной скоростью. Тут же возникли миллиарды вопросов. Передо мной качалась маска Мишеля, я чувствовал его дыхание у себя на затылке, слышал, как свистит в воздухе топор. Меня мучил хруст разрубаемой кости, и я со стоном валился на кровать, прижав ладони к вискам.

Потом вскакивал и метался взад и вперед по палате. В окно бились крупные хлопья снега. Возле моей двери дежурил полицейский и не выпускал меня из палаты. Я ворчал, ругался, просил, но он не проронил ни слова. У меня было одно желание: выбраться из этой больницы и вместе с дочерью пойти проведать Франсуазу. Она хотела, чтобы ее кремировали, а пепел рассеяли над глубоким оврагом. Я должен был исполнить ее последнюю волю. И только потом попытаюсь разобраться.

Наконец ко мне явились психиатр и двое полицейских в форме. Лица у обоих мрачные, а у одного губы совсем утонули в огромных черных усах. Он мне напомнил дровосека. Должно быть, это был старший.

– Ну, вы нормально себя чувствуете? – спросил Пармантье.

Я сел на кровати, босые ноги, все в трещинах, свесились до пола.

– Я гнию здесь уже по крайней мере дня два. Мне не дают видеться с дочерью, не отвечают на мои вопросы, колют какую-то гадость. Я не знаю даже, в каком городе нахожусь! Что вообще происходит?

– Вы здесь три дня. Вы очень много спите, больше шестнадцати часов в день, причем без медикаментов. Ведете растительную жизнь…

Шестнадцать часов… А мне казалось, что я сплю урывками. Врач, заложив руки за спину, подошел к окну, потом вернулся.

– Вы прошли через суровое испытание, и мы дали вам прийти в себя. Сегодня вы готовы к тому, чтобы разъяснить нам эту историю. Что же касается города, то вы в Меце.

– В Меце?

– И чтобы быть честными до конца, вы находитесь не в клинике травматологии, а в психиатрическом отделении городской больницы.

– В психиатрическом отделении? Вы хотите сказать… в сумасшедшем доме?

Он улыбнулся. Почему все, кто ко мне подходит, начинают глупо улыбаться?

– Да нет, конечно нет. Мы помещаем сюда тех, кому уже не нужна неотложная помощь травматологов и кто нуждается в помощи скорее психиатрической, чем медицинской. Ну, знаете, жертв похищений, бывших заложников, старых солдат. Не волнуйтесь, на вас никто не вешает ярлыка сумасшедшего.

– Вы меня невероятно успокоили. А теперь объясните, пожалуйста, как я сюда попал.

– Вас рано утром нашли двое туристов. Когда они увидели, что произошло, то немедленно позвонили в полицию и в скорую помощь. Вы были один. Или почти один… Потому что второй был мертв.

– Мертв? Но… Вы о ком? О Мишеле? У него голова… взорвалась?

Психиатр со вздохом поднялся, открыл папку, достал карандаш и начал что-то записывать.

– Месье Тувье, прежде чем рассказывать вам что бы то ни было, мы хотели бы услышать вашу версию событий. Расскажите подробно, что произошло, с самого начала и до конца. Постарайтесь вспомнить все детали, даже те, что кажутся вам неважными. Мы не торопимся, и вы, пожалуйста, тоже не торопитесь.

Пармантье был прагматиком, а потому нажал на кнопку записывающего устройства. Двое полицейских уселись напротив меня. Я охотно начал рассказывать, мне надо было освободиться от всего этого. Рассказал, как очнулся в подземелье, которое назвал «Истиной», с Мишелем, Поком и Фаридом. С точностью описал всю территорию, и падающие сталактиты, и смертоносный обвал в галерее… И то, как шепчут водяные капли и завывает ветер в расселине. Поведал о трупе с простреленной головой. О том, как погиб одичавший Пок, о том, как умер Фарид… О палатке, о детонации, которая нас объединила, всех троих. О маленьких электронных чипах, спрятанных в браслетах цепей. Я описал наши лишения, голод, холод, ежесекундный страх смерти. Мой рассказ дошел до найденного в ящике топора. Я рассказал им про Макса и спросил, удалось ли им идентифицировать труп, но они хотели, чтобы я продолжал. Слова беспорядочно слетали с моих губ, эпизоды путались. Я то плакал, то смеялся и не мог остановиться. Иногда я кричал так громко, что люди открывали дверь и заглядывали в палату. Пропасть меня не отпускала, она была внутри меня, сжимала мне грудь.

Не знаю, как долго я говорил, но за это время я выпил стаканов пять-шесть воды, а снег успел полностью покрыть крыши домов. Я выложил им все в деталях. Муляж Клэр, вмороженный в лед, сапоги Мишеля из человеческой кожи, мусорный мешок с деньгами на карнизе, историю с моим Желанным Гостем, танцующим пауком. Когда я закончил говорить, я поднял перед собой правую руку: