Читать книгу "Семейное дело - Андрей Посняков"

Как будто в первый раз.

Готовый услышать что угодно, но жаждущий услышать…

– Ты поднимешься ко мне? – тихо спрашивает Лера.

– С радостью.

– Тогда пойдём. – Она берёт его за руку, поворачивается спиной и начинает подниматься по скрипучей лестнице. – Пойдём…

* * *

– Брателло!

В ответ – тишина… Нет, на самом деле ответ Газону пришёл в виде бодрого храпа, который Шапка расслышал ещё на лестничной площадке.

– Брателло!

Храпящая тишина.

– Брателло, мля, вставай, давай, поднимайся!

Николай Матвеевич Столяров, интеллигентный слесарь «Озёрскводоканала», жил в скромной однокомнатной квартире, доставшейся ему после развода. Уходя от некогда успешного инженера, жена прихватила с собой всё самое ценное, включая машину и сбережения, но Николай Матвеевич не жаловался и злодейку не проклинал – всё-таки супруга взяла на себя заботы о двоих детях, а это дорогого стоило. И, разумеется, слесарь Столяров аккуратно перечислял бывшей жене алименты со скудного жалованья. А вот оставшиеся деньги тратил по своему усмотрению.

К сожалению, как правило, «усмотрение» означало полбутылки крепкого алкоголя на ночь и немного в процессе дня.

Приняв дозу, Николай Матвеевич беспробудно спал до будильника, открыть входную дверь был в полном несостоянии, однако такая мелочь не могла остановить Шапку. Среди выданных шасом артефактов присутствовала и универсальная отмычка, с помощью которой Газон, ничтоже сумняшеся, и проник в квартиру. А вот дальше начались серьёзные трудности, поскольку отмычки для спящего слесаря у дикаря не было, а просыпаться под воздействием криков и крепкой тряски за плечо Столяров решительно отказывался.

– Глаза продери, брателло, мля, в натуре!

– Э?

Первый осмысленный вопрос изрядно приободрил Шапку.

– Наконец-то, мля, ты со мной или здесь?

– На работу?

– В магазин.

– Дагестанский есть? – тут же осведомился Николай Матвеевич и просительно добавил: – Только настоящий, Люсенька, у меня от палёного изжога делается, ты же знаешь.

– Мля…

Дикарь понял, что совершенно напрасно упомянул привычную слесарю точку, и рявкнул:

– Подъём, боец! Тревога!

Поскольку знал, что челы, прошедшие службу в имперской армии, на такую команду реагировали машинально.

И в самом деле – подействовало.

– Мля… – Столяров уселся на кровати, кулаками потёр глаза и неуверенно огляделся: – Что?

– Газы!

– Какие газы?

– Наконец-то, – выдохнул Шапка. – Выпьешь?

– Так и знал, что это сон.

– Какой сон? Бутылка ваще настоящая, не палёная, даже не польская, мля, мне шас-жадюга специально из Питера заказывает, так что пей, не вороти нос, может, проснёшься… Сука!

Николай Матвеевич повалился на подушку:

– Это сон…

– Подъём! – Газон схватил слесаря за плечо и резко дёрнул вверх, не позволив достичь вожделенной подушки. – Ты меня не узнал, что ли?

– Кто здесь?! – Столяров подскочил и, не обращая никакого внимания на опешившего дикаря, уставился в темноту. Губы его дрожали, тощее белое тело била крупная дрожь, впалая грудь ходила вверх-вниз со скоростью поршня. – Кто?

И только сейчас Шапка сообразил, что забыл отключить артефакт морока, и потому совершенно невидим для хозяина квартиры.

– Мля…

– Галлюцинации! – Слесарь метнулся в туалет.

– Да стой ты! – Газон с трудом не влетел в захлопнувшуюся перед носом дверь, выругался и мягко произнёс: – Это я, Сигизмунд Феоклистович Левый, твой друг.

– Откуда?

– Ты дверь забыл закрыть.

– Откуда ты здесь взялся?

– Дело важное.

– А ты правда есть?

– Могу дать пощупать.

– За что?

– За руку.

– Лучше за палец.

– Как?

– Я дверь приоткрою, а ты в щель палец сунешь.

– Делай.

Из-за двери послышался шумный выдох, после чего створка чуть приоткрылась, и дикарь медленно просунул в щель палец. За палец потрогали.

– Ну?

– Это ты?

– Мля, брателло, а кто же? – Газон нервно хохотнул. – Ты ваще меня напугал, в натуре. Я тебя бужу, а ты не будишься, я тебя бужу, а ты на меня смотришь и не видишь, мля…

– Мне показалось, что никого не было, – извиняющимся тоном произнёс Николай Матвеевич.

– Это всё коньяк, – убеждённо произнёс дикарь. – Лучше вискаря хлебни.

– Лучше я ничего хлебать не стану, – решил слесарь. И осведомился: – Ты чего тут?

– Документ про тебя нашёл, – перешёл к делу Шапка. – Из полиции, наверное, потому что целая папка лежит, а на ней твоя фамилия. Так что теперь полицейские про тебя забудут, а ты мне будешь должен за такое благодеяние, мля.

– Из какой полиции? – Хозяин квартиры пошире раскрыл дверь, несколько секунд таращился на лицевую обложку папки, которую дикарь выставил в щель, после чего хмыкнул: – Так то не про меня, друг мой, а про отца моего, про Матвея Дмитриевича Столярова, написано.

– Папаша твой тоже поднадзорным числился?

– Отец мой герой войны, между прочим, партизаном здесь был, едва под расстрел не угодил, а потом на фронт подался, два года себе прибавив, и до Берлина дошёл. А я… – Столяров махнул рукой. – Пошли на кухню. – И, усевшись за колченогий стол, поинтересовался: – Откуда она у тебя?

– На пустыре нашёл за музеем, – шмыгнул носом Газон. – Я там спать пристроился, а потом смотрю – папка. И фамилия твоя, как будто, я и вспомнил.

– Что вспомнил?

– Про тебя.

– А-а… – Слесарь перелистнул несколько страниц, посмотрел на фотографии, грустно улыбнулся: – Отец у меня настоящим героем был.

– Так давай за него выпьем, – с энтузиазмом предложил дикарь.

– Ты пей.

– За Ивана?

– За Матвея.

– Можно и так.

– Последнее интервью. – Николай Матвеевич добрался до пожелтевшей газетной вырезки. – Я тогда рядом сидел, когда отец его давал. Рассказывал, а мы слушали: я и корреспондент. Память…

– Мне папаша тоже много чего рассказывал, – не стал скрывать Газон. – Только всё больше за жизнь. В смысле, где как повернуться, куда рыпнуться, а когда затаиться.

– Отец ваш прагматиком был.

– Не, нормальным. – Газон снова приложился к «непалёной» бутылке. – Баб любил.