Читать книгу "Круговой перекресток - Елена Гайворонская"

– Сереженька!

– Папа! – воскликнул Сережка и бросился наперерез с раскрытыми объятиями.

В следующий миг они хлопали друг дружку по плечам и спине, смеялись и что-то приговаривали, а потом Сергей обернулся, подхватил меня под локоть, поставил рядом с собой, доложил:

– Знакомьтесь. Это Саня – моя невеста. А это – мой папа, Алексей Митрофанович.

– Здравствуйте. Мне очень приятно, – пробормотала я, преодолевая смущение.

– Здравствуй! – довольно крякнул Алексей Митрофанович, расцеловал меня в обе щеки и резюмировал: – Красавица! Худая только. Да и ты отощал, сын. Ну ничего, мать вас живо откормит. Идемте!

Невзирая на протесты Сережки, Алексей Митрофанович подхватил чемодан и с удивительной прытью припустил трусцой к бежевому жигуленку. Нам осталось поспевать следом.

По дороге я припоминала, что Сережка накануне рассказывал о своей семье.

Мать, Галина Макаровна, донская казачка, познакомилась с отцом и осела в провинциальном городке, где мужа назначили замдиректора на химкомбинат, чья-то умная голова догадалась разместить в его благодатном краю, на единственной в мире реке, где нерестится осетр. Галина Макаровна работала начальником планового отдела на каком-то предприятии, чье название я благополучно пропустила мимо ушей.

Автомобиль двигался по прямой, потом нырнул в сторону, поплутал по унылым степным дорогам, подъехал к крутому склону – внизу, в обрамлении изумрудной зелени садов, синела река. Дом прятался в пышной зелени. Отворили калитку, дохнуло свежей прохладой, молодыми листьями, цветочной росой. По краям дорожки росли и благоухали диковинные розы нереальных размеров и оттенков, в деревьях свистели птицы, в кустах горланили цикады, откуда-то сверху свешивались, касаясь волос, желтые и сиреневые виноградные гроздья.

Галина Макаровна, невысокая, пышная, румяная, чернобровая – именно такой я всегда представляла настоящую казачку, в простом бордовом платье, с зачесанными назад смоляными волосами и бархатисто-карими, формы миндального ореха, как у Сережки, глазами, приветливо улыбнулась, заговорила певуче, неторопливо, всплеснула руками:

– Сашенька? Очень рада. Господи, какие худые дети! Скорее мойте руки и за стол!

– Мам, погоди кормить-то, дай отдышаться с дороги, – попытался урезонить Сергей, но Галина Макаровна сунула нам по огромному яблоку, приговаривая:

– Свои, настоящие, витамины… В Москве таких не купишь…

– Это точно, – подтвердил Сергей. – Ма, мы пойдем переоденемся…

– Конечно, мои хорошие, – заторопилась Галина Макаровна. – Ты как сказал, что с невестой едешь, мы с отцом дальнюю комнату привели в порядок, все разобрали, окна перемыла, чтобы стыдно не было перед гостьей…

Комната была небольшой, но уютной, с навевающими прохладу голубоватыми стенами, простыми синими занавесками, деревянным шкафом, комодом, зеркалом и раскладным диваном. За окном цвел шиповник, наполнял комнату щекочущим ноздри сладким запахом. Сверху по раме вился плющ с белыми и розовыми цветками, похожими на колокольчики.

– Эдем, – выдохнула я.

– Нравится?

– Очень.

– Я рад, – счастливо улыбнулся Сережа, заключая меня в объятия.

– Надеюсь, диван не скрипит? – поинтересовалась я.

– Спальня родителей в другом конце, – обнадежил Сережка.

Сережкины родители не шутили, грозясь нас откормить. Они взялись за это дело всерьез. Стол ломился от яств. Чего там только не было! От диковинных абрикосов иссиня-черного цвета до ломтиков свежайшей, сочившейся янтарным жиром осетрины, запеченной с картофелем и желтыми помидорами.

Алексей Митрофанович устроил мне экскурсию по саду.

– Тридцать лет назад здесь был голый песок, как в пустыне Сахара, – с гордостью повествовал он. – Каждое деревце я сам посадил, этими руками. Списывался с мичуринскими селекционерами, покупал новые сорта. Черные абрикосы – моя гордость, есть только у меня и соседа Петровича, я с ним поделился. А вот золотая слива, плоды особо крупного размера, не бывают червивыми. Сладкая как мед – попробуй…

Я надкусила янтарную сливу величиной с кулак, брызнул нектар, и в самом деле запахло медом. Алексей Митрофанович спешил дальше:

– Сережка нынче городской житель. Да ему никогда особенно земля не нравилась, хоть вслух не произносил. Но я-то видел, душа не лежит. Да, кому что мило в этой жизни. Я сына не неволю. На внуков теперь надежда. Я сам из деревенских… В город учиться прибыл, давно это было, институт закончил, должность получил, на работе начальник. А с работы сюда приеду, галстук долой. Душит. Отдыхаю здесь телом и душой. И Галина Макаровна при мне… – Он улыбался как-то по-детски светло, и казалось, что он говорит не только со мной, но и с деревьями, цветами, горьковатым степным воздухом, даже не разговаривает, размышляет вслух.

– Отец, верни гостью! – звучным голосом позвала Галина Макаровна. – Пусть покушает с дороги! Успеешь надоесть!

– Чего это! Я не надоедаю вовсе… – обиженно развел ладошками Алексей Митрофанович. Проворно выхватил откуда-то садовые ножницы и – чик-чик – срезал пять влажных от росы роз с трогательно изогнутыми лепестками, белыми, с голубоватыми и красноватыми прожилками, вручил мне. Я поднесла цветы к лицу, вдохнула, полузакрыв глаза, и голова закружилась от тонкого, сладчайшего аромата.

В последующие дни мы отсыпались, валялись на пляже, вечером гуляли по городу, жившему ленивой неспешной жизнью южной провинции. Помогали родителям в саду: собирали ежесекундно поспевавший урожай, сражались с сорняками, Сережка с отцом чинили крышу в сарае. Галина Макаровна обучала мастерству консервирования. Мне было легко с Сережкиными родителями. Не могу сказать, что мне полюбились дачные хлопоты, но к отъезду я чувствовала себя отдохнувшей, набравшейся сил, и матово-бронзовый степной загар был удивительно к лицу. А еще Сережка брал отцовский автомобиль, и мы катались по городу, уезжали в пойму – оазис буйной зелени с крохотными озерами, кишащими непуганой рыбой.

Сережка водил не хуже Артема, но без ребяческого лихачества. Мне нравилось смотреть, как его загорелые крепкие руки спокойно держат руль. Нравились его уверенность, сосредоточенность, за которыми ощущалась спокойная мужская сила, без ненужного надрыва и жалких попыток самоутверждения при помощи транспортного средства.

И все же я была дочерью мегаполиса. Я соскучилась по Москве – этому безумному улью. По шуму и суматохе улиц, грохоту метро, проливным дождям, запаху мокрой мостовой. Мне не хватало ритма и скорости. Я не хотела признаваться Сережке, чтобы не огорчать, но однажды, когда мы брели по городскому парку, уловила его скучающий взгляд.

– Здесь ничего не меняется, – вздохнул Сергей. – Все по-прежнему, как год, пять, десять лет назад. Абсолютное безвременье. Каждый год я приезжаю и надеюсь увидеть что-нибудь новое, но ничего не происходит… Я люблю свой город, но в восемнадцать он выглядел слишком тихим, тесным, скучным, каким-то пенсионерским. Хотелось простора, ярких впечатлений, новых горизонтов, неограниченных возможностей… Поэтому я уехал в Москву. Сюда приятно возвратиться, как в тихую гавань, перевести дух… и мчаться дальше… Родители надеялись, что однажды я вернусь. Но я никогда не хотел этого. Понимаешь?