Читать книгу "Тростниковая птичка - Ольга Смайлер"

Сай встревоженно повернулся ко мне:

— Соня? Что-то случилось? Ты себя плохо чувствуешь?

— Ты такой красивый, — неожиданно даже для себя выдохнула я.

Резко завизжали тормоза, машину основательно дернуло: меня кинуло вперед и я стукнулась об дверь. Сай сидел вцепившись в руль остановившейся машины и смотрел на меня совершенно круглыми глазами, я же потирала ладонью место ушиба.

— Кажется, ты ударилась головой, — пришел в себя муж и полез за аптечкой.

"И уже давно", — согласился с ним мой внутренний голос.

Дальше мы тронулись только тогда, когда от приложенной к месту ушиба пластины охладителя я начала замерзать. Сай убедился, что меня не тошнит, голова не кружится, шишка не намечается, сам пристегнул меня по всем правилам, быстро поцеловал и вернулся за руль. Я решила, что для безопасности нашей семьи лучше будет "не думать о белом звездолете" и вскоре мысли потекли сами собой, перескакивая с одной на другую, пока не споткнулись о вроде бы невинное слово — "свекровь". Я почувствовала, что начинаю нервничать, и никакие уговоры самой себя ни о том, что эта женщина по всем моим представлениям должна быть хоть немного благодарна мне за то, что Сай, женившись, остался жить, ни о том, что я в своей жизни из-за специфики нашей семьи переобщалась с таким количеством разных женщин, что меня уже трудно будет чем-то шокировать или удивить не помогали. Сай поглядывал в мою сторону, но задавать вопросы опасался. Даже умиротворяющие сельские пейзажи не смогли поднять мое настроение.

Поселок, судя по его типовой застройке и стандартизированным зданиям, был основан еще первыми колонистами. Я скользнула глазами по табличке на доме, и хмыкнула, увидев доказательство своей догадки: на ней значилось "Земной проспект". Все первые поселки колонистов на планете строились по единой, заранее утвержденной технологии и по традиции так и назывались, "Первыми". Главная улица такого поселка, обычно, носила название "Земной", а еще паре давали названия, связанные с Луной и почему-то с Млечным путем. На централизованный День смены отчетного года (который по земному календарю все-время смещался из-за разницы в длине года на Изначальной и новой Землях), по галавизору из года в год крутили тихую семейную комедию. Сюжет ее был основан на том, что после ежегодной встречи однокурсников одного из них, по ошибке, отправляют порталом на другую планету, в совершенно такой же "Первый" поселок, и он засыпает в чужом доме на "Земной улице", открыв дверь стандартными электронными ключами.

Сай уверенно повернул несколько раз, въехал на задний двор одного из домов — близнецов в бесшумно открывшиеся ворота, и выбрался из машины, потягиваясь на ходу. Пока я выпутывалась из ремней — он подошел с моей стороны, придержал мне дверь и усмехнувшись протянул мне мою куклу с малиновыми волосами. Вторая рука у мужа была занята пакетами со сладостями. Так он и завел меня в дом, освободившейся рукой придерживая за талию, и не давая замедлить шаг. Мы оказались в просторном, светлом холле, и я закрутила головой, пытаясь осмотреться, когда Сай неожиданно и как-то очень по домашнему крикнул: "Ма, мы дома".

— Ну наконец-то, — послышался приятный женский голос за нашими спинами, и мы дружно развернулись. Я нервно попыталась пригладить растрепавшиеся волосы. Светловолосая женщина удивительно похожая на Сая перевела взгляд с моего мужа на меня. Лицо ее вдруг побледнело, она отшатнулась и по холлу разнесся предсмертный вскрик разбившейся тарелки.

* * *

Кабинет отца никогда не менялся. Казалось бы — там, где живут люди, при всей внешней неизменности быта и привычек все равно что-то появляется или исчезает, переставляется или перекладывается с места на место, приобретает или теряет дополнительные функции. Но кабинет отца никогда не касались подобные изменения, трудноуловимые для посторонних. Эдвард словно раз и навсегда законсервировал его, как добросовестная хозяйка закрывает в простерилизованную банку урожай овощей. Отец, ссутулившись, сидел перед рабочим столом, на котором вместо привычной стерильной лаконичности письменных приборов были беспорядочно разбросаны снимки, письма и бумаги и гладил большим пальцем золотистый край предмета, зажатого в кулаке. Я всмотрелся в него пристальней, неожиданно понимая, что он, в отличие от этой комнаты, щедро отмечен течением времени. Отец казался старым, и я ощутил непривычное беспокойство за него.

— Пришел? — спросил он отрывисто, не поднимая головы.

— Пришел, — я неловко положил перед ним на стол папку с документами. И с трудом, как в детстве, выдавливая из себя слова, произнес фразу, которую считал, что не произнесу никогда и ни при каких обстоятельствах. — Мне нужна твоя помощь.

— Знаю. Уна звонила, — сообщил отец глухо, отталкивая папку от себя, — Значит, ты всё решил?

— Решил. Соня улетит, — оказалось, что сложно только начать говорить, потом слова хлынули лавиной, и я говорил, все повышая голос, пока не понял, что кричу, — Даже если ты будешь против: Керима ей противопоказана. Она улетит, снимет браслет и сможет построить свою жизнь так, словно этих дней на Кериме не было. Тростниковые птички не поют в неволе, отец, и ты это знаешь.

— Она согласна? Знает?

— Нет. Я не хочу, чтобы она думала, что в чем-то виновата, не хочу, чтобы малейшая тень омрачала ей жизнь. Знаешь, отец, я даже рад, что браслет не оставит мне выбора — я не представляю, как бы я жил без нее.

— Ну, я же живу… — отозвался отец глухо, протянул руку в мою сторону и разжал кулак.

А я… Я не поверил своим глазам.

— Знаешь, что это? — на ладони отца лежал тонкий женский брачный браслет, удивительно похожий на тот, я выбрал для Птички, — Это браслет твоей матери, Уны.

— Мамы? — голос неожиданно подвел меня, сорвавшись на сип. Я слепо нашарил стул, и сел, не дожидаясь разрешения.

Эдвард подтолкнул ко мне один из снимков, я взял её в руки и не поверил своим глазам. Молодой Эдвард (Эд, как гласила надпись на обороте снимка) с обаятельной улыбкой и нежностью во взгляде смотрел на юную Уну, которую держал на руках. Я подумал, что отец никогда так не улыбался, а потом понял, что вообще никогда не видел, чтобы Эдвард улыбался — словно однажды одетая маска приросла к лицу намертво.

А глава рода Песчаных Котов устремил свой невидящий взгляд куда-то в окно, и принялся говорить глухим, безжизненным голосом:

— Она была как солнечный лучик: такая же шаловливая, теплая, светлая. Говорят, что мы, керимцы, ничего не чувствуем, пока у нас на запястье не защелкнется браслет, но с нею я словно отогревался. Мы дурачились, смеялись, она пела мне какие-то смешные песенки на своем языке и заплетала мне волосы, а еще сворачивалась у меня подмышкой клубочком, когда спала. В день, когда она сказала, что ждет ребенка, я думал, что сойду с ума от счастья: у меня есть семья! Праматерь благословила наш брак, подарив нам настоящее чудо — новую жизнь.

В тот день я пошел в Храм рода и выбрал браслеты, а когда возвращался, счастливый, гордый и любящий весь мир, то встретил Найну, гостившую тут у родни. Наверное, надо было сделать все по другому, но тогда мне казалось, что весь мир вокруг счастлив вместе со мной. Я срезал бусины Найны своим ножом, ссыпал ей в руки, сказав, что меня выбрала другая, и пожелал Найне счастья — я действительно верил, что она найдет того, с кем будет счастлива.