Читать книгу "Коллекция нефункциональных мужчин. Предъявы - Наталья Рубанова"

Анфиса внимательно слушала все, что ей говорили, но совершенно не чувствовала себя мертвой — точнее, вообще себя не чувствовала. Это был какой-то улет, которого она ждала много лет и которого одновременно боялась. То, что он наступит так внезапно, она не могла и предположить. Потом Анфиса припомнила, что читала где-то о том, как мертвые не понимают того, что они мертвые.

«Какая тогда разница? — подумала Анфиса. — Тогда между живыми и нами и вправду нет никакой разницы?»

Но у гуру спросить было стыдно, она лежала на столике, а Голос на время куда-то исчез, так что Анфиса, оставшись наедине с собственной риторикой, расслабилась полностью. Никогда ТАМ (или ТУТ?) Анфисе не было так хорошо и спокойно; не нужно стало никуда идти или бояться опоздать, неактуальным стал незачет по методике и методологии разлагающихся наук; стало смешно от того, что ее волновал цвет собственных волос, наличие денег и чей-то день рождения последнего летнего месяца, но не весеннего месяца Нисана; какими-то мелкими морщинками покрылось все то, к чему она то ТУТ, то ТАМ стремилась, а покрывшись, растрескалось на большие куски сухой глины, не годившиеся вообще ни на что. Исчезла скука, так напрягавшая Анфису последний год.

«В таком случае, умирать ТУТ гораздо интереснее, чем умирать ТАМ, — заключила Анфиса. — Тем более, кажется, делаю это я правильно, со шпаргалкой!»

— О благороднорожденная, сейчас приходит к тебе то, что называют смертью. Думай о ней так: «Вот и настал час моей смерти; воспользуюсь же ею во благо всех живых существ, которые населяют беспредельные просторы небес, и буду поступать так, чтобы достичь совершенного состояния Будды…», — настиг Анфису Голос. — О благороднорожденная Анфиса, слушай! Сейчас ты созерцаешь Сияние Чистого Света Совершенной Реальности. Познай его. Твой разум пуст, он лишен формы, свойств, признаков, цвета; он пуст — это сама Реальность, Всеблагость. — Анфиса хотела спросить: «Неужели?», но то ли сдержалась, то ли не смогла. — Твой разум, Анфиса, — свободный, трепещущий, блаженный, и есть Всеблагой Будда. Твое сознание, лишенное формы, воистину пустое, и твой разум, сияющий, блаженный, — о, да, они не разделимы. Их единство и есть Дхарма-Кайя, Совершенность Просветления. Твое сознание не рождается и не умирает; оно — Немеркнущий Свет, Будда Амитаба. Этого знания достаточно. Осознав, что пустота твоего разума есть состояние Будды, и рассматривая ее как свое собственное сознание, ты достигнешь состояния Божественного Разума.

На этом Голос остановился, чтобы повлечь за собой другой. Тот, «другой» голос, говорил первому:

— Повтори ей все это внятно трижды, а лучше — раз семь. Так она пробудится от прежнего, а если будет не дурой — увидит Чистый Свет в Пустоте, соединится с Дхарма-Кайей и достигнет Освобождения.

…Анфисе стало обидно от человеческого «дура», но она решила не обращать внимания и слушать дальше.

— Анфиса, сосредоточься на своем божестве-хранителе, не отвлекайся. Усердно сосредоточь на нем свой ум. Думай о нем так, словно он — отражение луны в воде, видимое и в то же время не существующее само по себе. Думай о нем так, словно он обладает физическим телом, — бормотал Голос, но Анфисе трудно было сосредоточиться, и она почему-то вспомнила Хому Брута, читавшего над панночкой в церкви Псалтырь.

— Ай да Гоголь, ай да сукин сын, — попробовала рассмеяться она, но, вспомнив, что высказывание принадлежит А. С., который «наше все», и читается с фамилией Пушкин после «Руслана…», рассмеяться уже не смогла: — Что-то все в голове перепуталось, — озадачилась она и уснула крепкокрепко. Разбудил ее тот же Голос:

— …ная Анфиса, слушай внимательно, не отвлекайся! Запоминай мои слова… Ты покидаешь этот мир, но ты не одинока: смерть приходит ко всем. Не привязывайся к этой жизни ни из любви к ней, ни по слабости. Даже если слабость вынуждает тебя цепляться за жизнь, у тебя не достанет сил, чтобы остаться здесь, и ты не обретешь ничего, кроме блуждания в Сансаре… — Анфиса подумала: «Плавали, знаем», — но не стала возникать. — Не привязывайся к этому миру; не поддавайся слабости, — разумно советовал Голос-путеводитель.

Еще Голос добавил достаточно уже попсовую мысль, что весь Анфисин страх и трепет — лишь отражение ее собственного ума; Анфисе это можно было и не говорить, но Голос совершал все с методической точностью.

— Тело, которым ты сейчас обладаешь, называется духовным телом склонностей; оно — не из плоти и крови, и потому ни звуки, ни свет, ни видения — ничто не причинит тебе вреда, — будто врезались мысли в Анфисину не-плоть-не-кровь. — Ты более не подвержена смерти. Тебе достаточно знать, что это — твои собственные мысли. Помни, что все это — Бардо. До тебя дошло, Анфиса? — как-то совсем уж по-простецки спросил Голос, и Прекрасное Далёко распахнуло перед ней свои ворота, а перед этим самым распахиванием Анфиса почти вслух шептала что-то из Бродского:

…Но пока мне рот не забили глиной,

Из него раздаваться будет лишь

благодарность…

«А интересно, — думала Анфиса, — ТАМ сразу забивают рот глиной или постепенно?!»

Ее еще волновал почему-то чисто женский вопрос — как она, вообще-то, выглядит, но, как обещал совсем недавно столик, на котором она теперь лежала, погружаясь в пласты Б. Тёдол, «и это прошло».

…Небо над тем, где она оказалась, показалось Анфисе темно-синим, а еще показалось, что все сдвинулось со своих мест и пришло в полный беспорядок. Еще она заметила, как перенеслась к кинотеатру «Художественный» и увидела около касс бхагавана Вайрочану, державшего в руках колесо, очень похожее на то, которое продавалось неподалеку на Старом Арбате. Но колесо у Вайрочаны было с восемью спицами, а не так себе, поэтому Анфиса поняла: настоящий, да еще с голубым сиянием чьей-то мудрости. Мудрость так сияла, так сияла, что Анфиса чуть не ослепла, но вовремя отвела глаза, которые сразу же уперлись в тусклый белый цвет мира дэвов.

Анфиса вспомнила, как столик советовал сторониться всего тусклого, и посторонилась: мир дэвов прошел стороной, а Анфиса спустилась в подземный переход. В подземном ей преградил дорогу бхагаван Ратна-Самбава, держащий в руке драгоценный камень желтого цвета. Этот бхагаван сидел на лошади, слева и справа работала телохранителями пара бодисатв с женами, несущими непопсовые гирлянды и «родные» благовония, а не те дешевки, что продаются в переходе. Все пятеро так светили в глаза желтым, что Анфисе стало нехорошо: «Может, у них у всех гепатит?» — подумала она, но успела остановить поток сознания. Анфиса посмотрела на проходивших мимо людей: те тоже казались желтыми, но тускло-желтыми, и Анфиса снова вспомнила про подсказку столика не привязываться к тусклому — так и спаслась.

Подойдя к концу перехода, Анфиса заметила еще одного бхагавана — Амитабу. Он был весь красный, как сваренный живьем (по соображениям гуманности, рак), а в руке держал лотос, к тому же сидел на троне павлина. С ним рядом были бодисатвы Авалокитешвара, постоянно опускающий глаза вниз, и Маньчжушри с женами. Одна из них, Гирдхима, понравилась Анфисе, и они даже разговорились:

— На самом деле меня зовут Гита, — сказала Гирдхима. — Я пишу музыку и стихи, — и покрутила в руках лиру.