Читать книгу "Тонкая нить - Наталья Арбузова"

Дедушка Энгельс недолюбливает свата Бориса по многим причинам – ему эти фамилии и в ядерной физике осточертели – к внучке же питает слабость. Подолгу молча торчит на Войковской. В Арзамасе завел другую жену еще при жизни Элеоноры Иванны, но какой-то угол в его сердце, видно, пустовал. Обыденность обстановки сыновнего дома его умиротворяет: люстра – вот она… палас, софа со съемными подушками. Леденящая тревога атомного века ненадолго отступает, будто вещи способны кого-то заслонить.

Плечистая Соня не льстится на дачу – наследство бабушки Тамары Николавны. У лысого Бори огромный домина на Николиной Горе, где всем места хватит. Тепло, светло и промеж господ. Лиза идет своими ногами к Москве-реке за ручку с двоюродной сестрой Машей. У обеих голубые платья в клеточку – стиль cоuntry, только Машино подлинней. И бабочки садятся им на плечи, и ласточки летают высоко. Впереди остановился, зовет их, торопит Машин старший брат. Взмокший в крахмальной рубашке официант Борис Брумберг несет шашлыки под дерево к столику, окруженному пеньками. Не менее взмыленный доцент Кунцов на приемных экзаменах подглядывает в список блатников – кому велено натянуть отметку.

Дача Тамары Николавны теперь негласно считается собственностью одиннадцатилетнего Сашка. Продав за беспечную цену развалюху на Медведице, Валентина поселилась «у тетушки Тамары» почти в открытую. Саш пока и тут и в пионерлагере. Сейчас с ребятами из четвертого отряда ворует в саду мелкие яблоки «белый налив». Грызет, морщится, выплевывает белые семечки. И здесь, на глазах у Валентины, лезет через чужой забор. Спрыгивает в крапиву возле дома, где уж пять лет не живут. Трясет ихнюю яблоню – свои обтрясти всегда поспеешь. Застывает, заслушавшись безлюдья и запустенья. Птица вспорхнула из-под куста, нарушила молчанье. Сашок собрал в крапиве яблоки, набил полную пазуху. Нашел в заборе две гнилые доски и вышел вон. Валентина, смеясь, ставит яблоки печься. Ильдефонс пишет для высшей школы реферат «Критика учения Мичурина». Тщательно вырисовывает разрезанные яблоки. В пионерлагере горнист играет «бери ложку, бери хлеб» и бежит к столовой за своими двумя порциями. Сашок, держась за живот, плетется туда же. Другой, сложный Саш читает Валентине на кухне импровизированную лекцию по генной инженерии. Та, забывшись, гладит его зеленые волосы рукой в подсолнечном масле. Мама Света на работе в канцелярии смотрит почту из пионерлагеря. Ага, вот: мама, я прочел «Волшебник изумрудного города» и сделал себе зеленые очки.

Кунцов пишет докторскую – точно воз везет. Переделывает под каждого из троих назначенных оппонентов. Потом по второму кругу, поскольку кто-то недоволен внесенными поправками. Перекраивает под смену руководства страны, и в конце концов, окончательно замороченный, представляет тогда, когда за степень уж почти не платят. Поседел за эти четыре года и стал несусветно зол – кажется, даже злей, чем до знакомства с Ильдефонсом. А тому, если не присматриваться, на вид все те же двадцать два года, только еще больше обмяк и сдулся, словно воздушный шарик – пристальному взгляду покажется стареющим мальчиком. Почему-то стал воинствующим русофилом, под кличкой «Илья» посещает собранья РНЕ и время от времени отправляется в Сербию. В Высшей школе делает доклады об особой миссии России – слушают с обычной доброжелательностью. Однако магистерскую диссертацию защитил не Ильдефонс, а Саш. Этот тоже иногда куда-то исчезает, не докладываясь даже Валентине. У мамы Светы он уже в восьмом классе – не блещет, ох, не блещет, зато всегда при ней. Как не так. Самый юный магистр Высшего знания, пятнадцатилетний капитан, неутомимый посол земного шара – носится от одной потухшей звезды к другой, собирает в закончившихся временах достижения погибших цивилизаций. Загружает в свою бесконечно емкую голову, сто раз на дню меняющую окрас. Лиза Кунцова ходит в первый класс уже не советской школы, и все говорят про нее – какая умница! Мама Соня улыбается: есть в кого. Лиза очень красивая девочка – вот это непонятно в кого.

Ранняя докторская защита открыла Виктору Энгельсовичу Кунцову богатейшие возможности пакостить коллегам. Ильдефонс, будучи раз и навсегда не допущен на Войковскую, является к надзираемому ведьмаку во время лекции. Нагло садится на стол, разыгрывает популярные пантомимы. Кунцов не видит – уткнул в доску постное лицо, пишет дифференциальные уравнения. Математики на портретах с видом заговорщиков подмигивают способному миму. Тот, задрав короткие брючки, достает из носка шпаргалку. Выводит мелом на штанине ряд Тейлора, а на заднице, вставши рядом с лектором, вслепую – табличный интеграл. Студенты давятся беззвучным смехом. Время перевалило за девяностый год, никаких марксизмов-ленинизмов и в помине. Ильдефонс теперь преподает здесь историю отечества, но, по иронии судьбы, в группах иностранцев. Сегодня у него уругвайцы, оливковые и носатые. Из двадцати человек русский понимает один – он и служит толмачом. Ильдефонс старательно рисует генеалогическое дерево киевских князей. Уругвайцы же, похоже, и про Наполеона не слыхали – хорошо, если знают Боливара. Зато Ильдефонс знает все и еще кое-что. Шестой курс Высшей школы – не шутка.

Валентина уже на пенсии. Девяносто первый год, разгар кризиса, из библиотеки ее поперли. Дает уроки английского языка, доллар за сорок пять минут. Результаты потрясающие, к ней готовы ездить даже на Сашкову дачу. Но Валентина пунктуально раздваивается за полчаса до занятий и появляется на Велозаводской. Заодно в те же сорок пять минут читает с Тамарой Николавной: tired with all this… Саш возвращается из других галактик, гребет в саду сухие листья – выдался погожий денек. Земля, по которой он соскучился, подмерзла за ясную ночь, белый налет на траве медленно исчезает в лучах низко стоящего солнца. Ильдефонс, втолковав уругвайцам про князя Игоря, через пять минут уж нераздельно принадлежит своей призрачной семье. Держит на широко расставленных пухлых руках шерсть, пока Тамара Николавна мотает клубок. От вязальщицы, похоже, на том свете отказались – живет по второму разу, начиная с освобожденья из лагеря. Сейчас она ровесница Валентины, но та преданно и терпеливо ходит за ней, вросшей в продавленное кресло. Вернулись все тетушкины болезни – хороший знак, по крайней мере не мертва. Саш зажег костер-дымовушку, меж яблонями стоит туман. Уроки истощают Валентину – видно, дело не по ней. Все худеет, но форс не теряет. Рохля Ильдефонс еще не научился превращать рваную бумагу в деньги. В библиотеке иностранной литературы по Валентине скучает каждая мышь.

Виктор Энгельсович Кунцов неуверенно ведет машину – в редкий светлый денек везет жену и дочь на Николину Гору. Проезжая мимо шашлычной, ближней половиной лица улыбается, дальнюю морщит. Отправил документы на присвоение званья профессора. Теперь надо быстро подсиживать… Не думать, смотреть на дорогу. Из облетевшей дубравки выходят обыденные фигуры – скромная нечисть нечерноземья. Аукают, тянут руки – Кунцов не видит, не внемлет. Темный дубовый лист, скукожившись, падает наземь. Привезли на дачу девочку, а девочка совсем другая. Не ихняя девочка, только они не заметили. Лес ее сглазил. «Боже мой, Лиза, – говорит подурневшая Валентина, – мы тебя заждались. Ну, Ильдефонс, взгляни, как дела на той даче? Лиза, ты там кушаешь цветную капусту в сухарях и куриную котлетку. Здесь картошка с грибами – их Ильдефонс теперь видит под листьями и под ветками елок. Время свинушек закончилось, мы едим одни белые». У Лизы чудесные теплые ручки и в каждом глазу газель. Она, кажется, знает с рожденья всю эту компанию – подходит и правильно называет. Лицом похожа на пра, только та седая, а это темноволоса. Вернулся и Саш – красивый, шестнадцатилетний. Ну, что там в минувших таинственных временах? Что касается нашей Земли – там одни чудеса да знаменья, да опасное темное знанье, да стертые письмена. Какие все-таки умные дети у этого Виктора Кунцова. Видно, природа как следует отдохнула на нем самом и принялась за дело с новыми силами.