Читать книгу "Последний заезд - Кен Баббс"

Ни лихости, ни отчаянного азарта я не увидел. Глаза у нее были расширены, зубы оскалены, как и у ее лошади. Вид у них был такой, как будто они сорвались с привязи, вырвались на волю, освободились от пут времени и земного притяжения. Они будут ускоряться, свободные, ничем не скованные, — все легче и легче, быстрее, быстрее, быстрее, пока не достигнут скорости света, к чему всегда стремились. Или думали, что стремятся, пока не выяснили, что она не дается даром. Нет — баш на баш. Седлала она на скорую руку, чтобы выгадать несколько секунд. Плохой баш. Подпруга была плохо затянута, и на крутом повороте, когда Саре надо было обойти клеверного конька, преграждавшего дорогу, седло стало съезжать. Сара обогнала и вышла вперед, но она соскальзывала. Она могла придержать кобылу, сбавить ход и все равно спокойно выиграть. Но она этого не сделала. Как будто держала пари, что достигнет финиша и скорости света одновременно. Безрассудное пари и плохой баш. Не дальше чем в пяти-шести корпусах от финиша седло поехало вниз. Сара наклонилась вбок прямо перед клеверным. О'Грейди осадила коня перед падавшей Сарой, но конь ударил копытом ее аппалусу. Дальше был крутящийся клубок копыт, сапог, зеленого клевера, пятен аппалусы и золотистых волос.

Прерия Роз на спокойном галопе обогнула кучу и финишировала первой.

О'Грейди, может быть, чуть-чуть поцарапалась, если не считать отколотого зуба и нового синяка под глазом. К тому времени, когда я, перескочив ограду, добежал до них, она уже распоряжалась на месте завала. Вокруг толпились ковбои, кто-то из начальства, зрители и даже пинкертоновцы суетились без толку и только мешали. Больше всех — Меерхофф. Он стоял на коленях возле Сары, стучал себя по жирной груди и лепетал, как младенец. Сестра О'Грейди приказала двум зевакам оттащить его вместе с пузом, чтобы не действовал на нервы. Она тыкала пальцем и командовала, как сержант.

— Ты, ты и ты. Станьте на колени с этой стороны. Один — под колени, один под талию, один под мышки. Вы трое — то же самое с другой стороны. Так. Теперь кто-нибудь из сыщиков, возьми под голову и осторожно… Да убери ты пистолет ради всего святого! Если хочешь кого-то застрелить, пристрели мою несчастную лошадь.

Я оттолкнул охранника:

— Я возьму ее голову.

О'Грейди поблагодарила меня выщербленной улыбкой:

— Спасибо, Джонни, родной. У тебя пальцы, конечно, нежнее. Пристройся.

Сара как упала, так и лежала навзничь. Глаза были закрыты, но зубы по-прежнему оскалены, как во время скачки. Она дышала сквозь зубы. Волосы рассыпались вокруг головы, как пролитый мед; мне пришлось собрать их к голове, чтобы освободить место для коленей. Я растопырил пальцы и подсунул под ее затылок. Почувствовав мою руку, она открыла глаза.

— Как она тебя назвала? «Родной»? — Лицо у нее было белое, как простыня, но в голубых глазах все равно светилась дерзость, — Кто бы подумал, что вы такой донжуан, полковник?..

— Тихо там! — приказала сестра О'Грейди, — Всем приготовиться — на счет «три». Медленно и ровно, всего на несколько сантиметров. Раз… два…

Она была легкая, как перышко. Если бы не живые глаза, голову у меня в руках можно было бы принять за пустую маску. Когда Сару приподняли над утоптанной землей, О'Грейди раскинула под ней приготовленное одеяло так же легко и сноровисто, как она управлялась с арканом. Мы опустили Сару, О'Грейди выпрямилась и закричала судьям на помосте:

— Куда, к лешему, подевался ваш бездельник доктор? Где санитарная машина, где носилки? Разрази вас гром, бедная девочка лежит в коровьем дерьме, ее мухи зажрут, пока вы там прохлаждаетесь!

Сара засмеялась сквозь зубы над этой красочной речью, хотя видно было, что ей очень больно. Я спросил, где самое больное место.

— Гордость — а ты как думал? Прерия Роз доехала и все-таки выиграла, да?

— Боюсь, что да, — сказал я, отодвинув прядь с ее лица. Кожа была мокрая от пота и совсем холодная, — В следующий раз ты ее обгонишь. Успокойся и не разговаривай. Мы тебя живо довезем до больницы.

— Но я люблю поговорить — ты не заметил, Джонни-родной? И что там еще за «мы»? Или я без сознания лежала? По-моему, тебя ждет другая поездка. На лошади, мой долгоногий абсолютный чемпион.

— К черту лошадь, лежи спокойно. Если я на чем поеду, то на санитарной машине. Кто-то должен проследить, чтобы тебе волосы не лезли в глаза.

— К черту волосы. Твой скрипучий скелет так же нужен там, как папино пузо. Если кто-нибудь из вас попробует влезть в машину, я велю доктору захлопнуть дверь у вас перед носом. Правильно, мисс Подсолнух?

Сестра О'Грейди хмуро кивнула:

— Она права. Вы езжайте, а мы — своей дорогой. Ей сейчас не до любезностей.

Выяснилось, что ни доктора не будет, ни двери, чтобы захлопнуть у меня перед носом. Машина с бригадой уехала в шесть ровно. Оливер Нордструм отказался платить им сверхурочные. Даже носилок не было. Проклиная все, сестра О'Грейди побежала за транспортом.

Я ждал на коленях. Стадион молчал, как мертвый. Кто-то дал флягу и влил Саре сквозь зубы несколько капель. Рядом начались разговоры. Двое горожан сняли пиджаки и укрыли Сару. Она извинилась, что из-за нее задерживается соревнование.

— Вы бы сняли где-нибудь калитки, — предложила она. — Устройте маленький загончик вокруг меня и заканчивайте с вашим несчастным родео. Смер… смеркается, всем пора по сараям…

Глаза у нее помутнели.

— Тихо, — сказал я ей, — Полежи спокойно.

На этот раз она послушалась. И не разговаривала, пока не вернулась О'Грейди на «роллс-ройсе». С заднего сиденья высовывалась индейская повозка «травой»[51], с бусами и перьями, свисающими с ошкуренных сосновых жердей.

— А, индейские санки. Я же тебе говорила, во мне есть индейская кровь.

На одеяле мы перенесли ее на травой, уложили справа поверх сидений ногами вперед и примотали. О'Грейди села позади рядом с ней.

— Кто-нибудь, кто умеет водить и знает дорогу, садитесь и езжайте. Остальные убирайтесь с дороги.

За руль сел бармен, который не хотел подавать нам у Хукнера. Папа Меерхофф, жалко переваливаясь на бегу, попытался догнать машину, но О'Грейди велела водителю прибавить скорость, и они выехали за ворота. Я взял Меерхоффа за руку и повел к арендованным киоскам, где были остальные две дочери. Он, кажется, выплакал все слезы; рыдания звучали все суше и суше.

— Сара поправится, сэр, — твердил я ему снова и снова, — Не волнуйтесь. Сара поправится.

Он мне не верил. Он вынул из кармана пачку денег, махал ею и рыдающим голосом обещал заплатить вдвое больше тому, кто отвезет его в больницу. Один из пинкертоновцев поймал его на слове.