Читать книгу "Перед закрытой дверью - Эльфрида Елинек"

Уже позади остался Шоттенхоф, дорога вьется серебристо-серой лентой, как написано в книгах, боковые съезды с нее ведут к виноградникам Зальманнсдорфа и монастыря Нойштифт-ам-Вальде, но туда не сворачивают, потому что едут к виноградникам Грицинга. Лента дороги плавно вьется наверх, позволяя насладиться знаменитым видом на Кобенцль, Хойзерль-ам-Роан и на Каленберг. Легковой автомобиль припарковывают на обочине и дальше отправляются пешком. Слева виноградники поднимаются в гору, справа спускаются к Дунаю, вьющемуся вдалеке такой же серебристой лентой. Воздух прозрачен и еще настолько свеж, что все кутаются в свои стильные длиннющие кашне. Над ними — словно расчерченные циркулем облака. Ветерок вздымает пыль. Виноградная лоза еще не в цвету, что, в согласии с венской народной песенкой, случится лишь позднее и к тому же в совсем другом месте, а именно — непосредственно на берегах Дуная. Когда зацветет виноград, тогда запоют тысячи звонких скрипок — продолжает песня и умолкает, застеснявшись собственной глупости. Троица путников окончательно углубляется в виноградники, под их ногами знаменитая лессовая почва, на которой лозе особенно нравится произрастать. Шпили церковных колоколен в виноградарских деревнях пока отдыхают от трудов, потому что сегодня только пятница. Слышно, как лают собаки, кудахчут куры и кричат приставленные к ним петухи. Звуки доносятся издалека, потому что ближайшие окрестности почти необитаемы, ведь в конце-то концов именно одиночества и искали на этой прогулке, а если оно не идет к тебе, нужно идти к нему. Сегодняшние молодые люди нередко носят свое одиночество внутри себя, стремясь к нему и снаружи. Тропинка — верхняя дорога на Райзенберг — с отчаянной храбростью бросается навстречу винным погребкам Гринцинга. Компания топает по винной дорожке, а внизу они зайдут еще выпить кофе. Старые виллы прячутся среди деревьев в долинах между холмами, хотя им не стыдно на люди показаться. Застекленные веранды, увитые диким виноградом, прирученный родственник которого в почтительном отдалении служит владельцам вилл, заботясь об их доходах. Немыслимая, совершенно сумасшедшая красота этого города здесь настолько бесцеремонно лезет в кадр, что даже Райнер затыкает свой фонтан, что у него, правда, не получается, и он немедленно начинает облекать в вербальные формы восторг от живописных окрестностей. Воздух совершенно прозрачен, словно целлофановая пленка, в которую обернуты булочки у пекаря, правда, пленка, в свою очередь, принялась бы утверждать, что она прозрачна, как воздух над виноградниками.

Они покидают проложенную тропинку и по привычке лезут вверх прямо по винограднику, не разбирая дороги. Анна, спотыкаясь, тащится вслед за парочкой, связанной неравными чувствами. В глазах ее брата он и Софи влюблены одинаково, однако Райнеру, который с трудом шагает в ногу с Софи, это только кажется. Нетренированная Анна еле поспевает за ними. А ведь в Америке все занимаются спортом, и до поездки туда времени совсем мало осталось. Софи же — это просто Софи. Анна нерешительно шарит сначала одной, затем обеими руками в поисках опоры, не находит ее и чуть было не валится в никуда, не заметив перед собой яму заброшенной каменоломни. Высоко в небе кружат три сарыча. Или это ястребы? Они пронзительно кричат. Природный ландшафт, в который искусственным образом уже вторгся человек, порождает в Райнере неясные чувства, и он высказывает их, вдаваясь во все подробности. Анна хрипит вслед обоим, предлагая сделать привал.

— Ты не в форме, совсем выдохлась, — говорит Софи, но все же останавливается. Анне хотелось бы затеряться в Америке, чтобы узнать другую жизнь, иную, чем та, что ей уже знакома, начать жизнь новую. И чтобы между ней и ее родителями лежал Атлантический океан. И бескрайние просторы в придачу.

Она понимает, что это единственный ее шанс. Для того она и получала хорошие оценки. Компания уютно устроилась на склоне, и Анна пробует в подробностях изложить свои планы относительно Америки наряду с поездками в крупнейшие города страны, куда она отправится на деньги, заработанные собственным трудом. Она уже составила себе точный маршрут путешествий и ждет теперь только подтверждения, что планы эти получили зеленый свет. Райнер ощущает сегодня нечто похожее на братскую симпатию, разглядывая сестру, которая перед Софи демонстрирует столь редкое для себя воодушевление. На какой-то миг им овладевает ощущение, что они с Анной — одна стена, непроницаемая для Софи. Но вот уже оно и прошло. Софи все постукивает носком ботинка по горному склону, на котором произрастает виноград, потому что она может себе позволить не жалеть обувь, и внезапно объявляет, что классный руководитель звонил на днях ее матери и спрашивал, нет ли у Софи желания поехать на год поучиться в Америку, потому что им выделена одна стипендия. Она не хочет ехать и думает, что это как-то несправедливо, потому что у Анны отметки лучше. Но, как было сказано, за границей нужно вести себя безукоризненно, потому что там тебя никто не знает и оттого не имеет понятия, из каких краев прибыл ведущий себя именно таким образом. Потому-то они и смотрят и на происхождение, и на все такое, что просто-напросто абсурдно в такой лишенной классовых различий стране, как Америка, с населением невзыскательным и либерально ориентированным. Софи только этим и может объяснить, почему в гимназии выбрали ее, а не Анну.

Анна в ужасе, по старой доброй своей привычке погружается в немоту, и даже Райнер затыкает свой фонтан и спрашивает, нельзя ли получить стипендию Анне, если Софи все равно откажется. Софи говорит, что нет, она спрашивала, но они решили в этом году вообще отказаться от стипендии и стипендия пропадет в связи с тем, что не нашлось достойных кандидатов. Райнер говорит, что, мол, жаль такой славной стипендии. По правде, он думает совсем о другом: «Слава богу, что Софи не уедет, мы останемся вместе и вместе будем учиться в университете».

В побелевших глазах Анны гнездится смерть, они становятся совершенно прозрачными, и холод, словно от жидкого азота, поднимается в них со дна. Она съеживается в комок, ни одна из природных красот не может больше добраться до ее зрачков. Это сообщение уничтожило Анну, спасительная поездка за рубеж ускользает от нее окончательно. Анна бьет себя кулаком по лбу, но оттуда ничего не выходит и ничего туда уже не войдет.

Венская влюбленная парочка, у ног которой журчат ручейки, а над головами хозяйничает Боженька, окруженный сплошь скрипками, пребывает наверху блаженства, в упоении, ничего не замечая, не замечая даже того, что эта любовь устремляется от Райнера к Софи, а в обратный путь даже и не собирается. Райнер снова хочет прочесть небольшой доклад, как раз об этой любви, а может быть, даже и обнять Софи, рядом с которой в данный момент он стоит над обрывом, а вокруг — ровные, выстроенные, как по ниточке, ряды виноградника, синтез искусства и природы, природой является лоза, искусством является виноградарство. Софи неожиданно говорит, что нужно суметь выйти из себя, потому что в себе мы и так заключены все время. И широко разводит руками в чистошерстяном пуловере.

— А еще ты заключена в моем сердце, — сюсюкает Райнер.

Анна разглядела в траве какого-то усердного жучка и топчет его.

— Не надо убивать живность, послушай лучше меня, — увещевает ее Софи, — я хочу попытаться установить рекорд: как можно скорее достичь определенных мне границ и пределов — хочу изготовить метательную бомбу. Один рецепт я уже разузнала, вытрясла из моей ученой матери-химички.